— Я не отрицаю, что и нарушитель дисциплины может стать примерным бойцом, но это будет одиночный случай или результат воздействия окружающей среды. Причем длительного воздействия. Нас могут двинуть вперед завтра, и перевоспитывать мне сейчас некогда. Я не имею права из-за одного нарушителя рисковать всей операцией.
— За счет кого ты хочешь обновить разведку?
— Коммунистами и комсомольцами нужно укрепить ее. Полковой комиссар встал и заходил по комнате. Он словно забыл про лейтенанта, и тот уже начал было застегивать полушубок, когда комиссар остановился перед ним и сказал:
— Правильно! Только коммунистами и комсомольцами!.. Оправдываться не буду, но скажу прямо: допустили мы с комбригом ошибку. Попало нам за это, но теперь основное — ликвидировать ее последствия. Исправим… Сегодня же исправим. Кого предлагаешь отчислить?
— Прошу убрать вот этих пять человек. — И Норкин положил на стол список.
— Только? Почему нет Коробова?
— Один он не страшен… Из него, мне кажется, можно быстро сделать человека…
— А кто займется с ним? Ты же сам сказал, что воспитывать нет времени? — И комиссар скосил на Норкина смеющиеся глаза.
— Я не то хотел Сказать… Воспитывать мы обязаны и будем, но, понимаете, если многих сразу воспитывать, то с кем?
— А Коробова с кем воспитывать будешь?
— Коробова? Еще не думал над этим, — чистосердечно сознался Норкин.
— Учти, что он комсомолец… Вот я просмотрел сейчас стенную газету… Знаешь, чем она плоха? Ни одной фамилии! «Наблюдатель», «Зоркий глаз» — и ни одной фамилии!.. Нам газета нужна для воспитания, а не для отчета. В ней должны быть живые люди, а не псевдонимы. Через газету мы должны узнавать лучших, и в ней мы должны критиковать тех, кто тянет назад… С кем воспитывать будешь?
— С комсомолом…
— Догадался! А сам до сих пор у комсорга не был. Эх, и отругал бы я тебя, да подожду до следующего раза!
Беседа затянулась, Михаил ушел к себе с планом работы на неделю.
Норкин занялся подготовкой разведчиков. Дня стало мало. Если не было необходимости, сидеть в классе — лейтенант уводил взвод на лыжах в лес. Он умышленно вел матросов по бурелому, оврагам и укатанной, скользкой дороге. Порой ему самому начинало казаться, что довольно идти, можно уже и возвращаться, и он оглядывался.
Длинной цепочкой шел взвод, и сзади всех пыхтел Любченко. От него валил пар, ноги разъезжались, он падал, вставал и снова догонял остальных,
— Это не Широков! С ним можно дела делать! — сказал как-то Коробов.
Первая победа Норкина! Коробов начал выходить на занятия не потому, что ему приказывали, а потому, что сам увидел в этом пользу, поверил в их необходимость. Взвод начал верить командиру, уважать и любить его,
Пока Норкин готовил разведчиков, на фронтах нарастали события. По приказу фашистского командования немецкие дивизии двинулись в обход Москвы, чтобы замкнуть кольцо, окружить краснозвездную столицу. Но их наступательный порыв быстро иссяк, встретив ожесточенное сопротивление всего народа, и словно крючья свастики, загнулись фланги армий и застыли.
А сзади них, сбоку и спереди — концентрировались советские войска. Они научились воевать, научились бить фашистов, а на помощь непрерывным потоком шли новые дивизии, полки, батальоны. Над немецкой армией нависла угроза. Русские войска только ждали сигнала.
И сигнал был получен.
Огромный кулак ударил по немецкому фронту — он дрогнул, дал трещину, заколебался, и обломки его устремились на запад, устилая землю Подмосковья трупами, остовами сгоревших машин.
Грохочет артиллерия. Вздымая снежньгь вихри, несутся танки.
Бригада капитана первого ранга Александрова, совместно с другими частями, преследовала отходящего противника. Разведке особых поручений не было, и роль ее сводилась к сбору отдельных сведений о противнике и беглому, торопливому ознакомлению с позициями немцев. Большего разведка и не могла сделать: план разгрома, детально разработанный в ставке, выполнялся пунктуально, порой даже быстрее, чем предполагалось. Каждая часть имела свое направление удара, а фашисты так поспешно отступали, что бригада не успевала за ними.
Норкин еще под Ленинградом видел спины немецких солдат, видел отступавших врагов, но то, что произошло здесь, под Москвой, наполнило его душу законной гордостью, радостью за свою армию и страну. Даже в первые дни войны, когда немцы имели много преимуществ, они не наступали так стремительно, как шла вперед Советская армия; отступление же Советской армии никогда не напоминало панического бегства фашистов.
Всюду на белом снежном покрове земли чернеют воронки от авиабомб и снарядов. Вдоль дороги выстроились длинные, уходящие за горизонт, вереницы машин. Рядом стоят миниатюрный «Мерседес» и тупоносый тягач на гусеничном ходу. Обе машины исправны. Фашисты не успели их испортить и, выскочив из кабин, побежали по дороге, надеясь больше на обутые в эрзац-валенки ноги, нежели на свою технику. Бесформенная груда металлического лома, словно баррикада, загородила дорогу. Снежок припудрил обгорелое железо. Здесь кончили свой путь немецкий танк и несколько машин. Прислонившись спиной к оторванному стволу орудия, сидит фашист. У него, даже у мертвого, каждая черточка лица говорит о животном страхе. Поземка заносит «завоевателя мира». Русский ветер рвет его давно немытые, засалившиеся волосы.
Это советские самолеты, те самые самолеты, которые давно сбиты по заверениям фашистских главарей, создали пробку на дороге, закупорили артерию отступления.
На железнодорожном полотне стоят вагоны. На них мелом написано: «Nach Berlin». Немцы хотели вывезти награбленное, но не успели. Впереди эшелона взорван мост через маленькую речку. На разрушенном быке обгорелая доска с надписью, сделанной химическим карандашом: «Слава Красной Армии! Смерть немецким оккупантам!» — и ниже подпись: «Партизаны товарища К.».
Но не все фашисты бегут от Москвы. Много их идет и к ней. Их движению не препятствуют, больше того: чтобы они не сбивались с пути, им выделили провожатых. Молодые парни и пожилые отцы семейств с автоматами на груди или с винтовкой на плече неторопливо шагают впереди, сзади и с боков немецких колонн. Их ноги в добротных валенках по-хозяйски топчут снег.
Бородатые, грязные фашисты идут уткнувшись отмороженными носами в поднятые воротники шинелей. Их головы покрыты касками, шапками, пилотками, а отдельные «счастливцы» щеголяют в женских головных платках. Но не все могут похвастаться таким военным счастьем, и некоторые из них доказали на деле, что они народ изобретательный: их уши, горло и рот, словно кашне, повязаны грязными портянками. Вяло переступают ноги в рваных ботинках и соломенных ботах. Фашисты идут безучастные к происходящему вокруг. Тускло блестят их глаза.
Преследуя бегущего врага, растянулась бригада морской пехоты. Тылы не успевали за продвигающимися вперед батальонами, некоторые матросы, ранее не ходившие на лыжах, натерли ноги, а враг уцепился за запасную линию обороны, и пришлось остановиться. Снежное поле изрезали глубокие борозды — матросы вырыли ходы сообщений в снегу. До земли никто даже и не пытался докопаться:
— Подтянутся тылы — и рванем дальше! — говорили все.
Но тылы подтянулись, а вместе с ними пришел и приказ временно прекратить наступление и ждать сигнала. Бригада сразу вгрызлась в мерзлую землю, а разведчикам поручили достать «языка».
Каждая разведка когда-то брала первого своего «языка». Наступил черед и бригадной. Норкин решил вести группу сам. С собой он взял десять человек. Среди них были Никишин, Любченко и Коробов.
Коробов сильно изменился за дни наступления. Согласованные действия всех частей, строгий порядок в соседних армейских дивизиях заставили его поверить в то, что на войне нельзя обойтись без дисциплины, основывая успех только на инициативе командиров и личной храбрости бойцов.