Никишин окинул взглядом комнату, нашел командира бригады и произнес давно заученную фразу:
— Товарищ капитан первого ранга! Разрешите обратиться к лейтенанту Норкину?
— Обращайтесь.
— Товарищ лейтенант, старшина второй статьи Никишин и краснофлотец Любченко явились по вашему приказанию.
— Хорошо. Товарищ полковник, вот мои помощники.
Из темного угла комнаты выдвинулся низенький, худощавый человек в шинели, накинутой на плечи, и остановился, рассматривая матросов. Полковник стоял спиной к свету, лица не было видно, но Никишин чувствовал на себе его взгляд.
Слышно потрескивание фитиля в лампе и дробный стук пальцев по столу. Стучит лейтенант. Он нервничает.
Полковник остался доволен осмотром и неожиданно молодо повернулся на каблуках.
— Много таких? — спросил он у командира бригады.
— Хватает, — ответит тот и пододвинул к себе карту. Полковник снова посмотрел на матросов, но теперь они видели его лицо, и от этого было легче.
Молчание длилось еще несколько минут. Прервал его полковник. Он подошел к столу, привычным движением развернул одну из карт и кивком головы подозвал матросов. Норкин, хотя и знал уже все, тоже подошел к столу и смотрел на карту. Карта вся в красных и синих линиях. Одни из них образовали овальные кольца, другие, как ежи, расправили колючки, а третьи соединились в большие стрелы и направились куда-то за кромку карты.
— Смотрите сюда, — начал полковник, и его карандаш быстро побежал по зеленому полю и остановился у черной полоски железнодорожного полотна, пересекающего голубую ленту реки.
Матросы следили за ним внимательно, стараясь запомнить и маленькое озерце, застывшее бледно-голубым пятнышком среди зеленого поля, и отдельные кудрявые деревья, и прямоугольники пашен, деревень, словно не замело снегом озеро, словно не обуглившиеся балки торчат из сугробов там, где еще летом были дома.
— Командование поручает вам выполнение ответственной задачи, — говорит полковник, и слова его врезаются в память.
«Командование поручает вам!» — ведь это долгожданный сигнал ОТТУДА! Его ждут многие, но первыми получили они, матросы-развеДчики. Так разве можно забыть хоть одно слово?
Но полковник говорил недолго, сухими фразами старого военного, который знает цену времени на войне и бережет его больше, чем путник воду в пустыне.
— Через этот мост идут эшелоны. Цель мала, да и погода не позволяет нам использовать авиацию. Нужно взорвать мост. После взрыва захватите «языка», желательно офицера, и обратно. Ясно?
— Так точно, товарищ полковник, — ответил Никишин. Откровенно говоря, у него были вопросы: «Чем рвать?
Как переходить фронт?» — но он промолчал, зная, что лейтенант не напрасно сидел с полковником, когда матросы вошли в шгаб.
Теперь можно бы, кажется, идти, но полковник снова ходит по комнате, искоса поглядывая на моряков. Вдруг он остановился против Любченко и спросил его:
— С парашютом вы прыгать можете?
— А як же? Могу.
— Раньше прыгали?
— Не Но раз нужно, то прыгну. Когда матросу командир прикажет, он все может, — уверенно ответил Любченко и покосился на Никишина.
Ответ понравился всем, а полковник еще_несколько раз спросил, щуря глаза:
— Значит, если прикажут, то матрос все может? А может, не матрос в частности, а вообще советский человек?
— Смогут! — не менее уверенно ответил Любченко.
Этой же ночью с одного из аэродромов поднялся самолет. Ровно и мощно гудели его моторы. Самолет сильно болтало, и он напоминал катер, который вышел из гавани в волнующееся море.
Летчик, залезая в кабину, сказал, что ему не привыкать летать в такую погоду, что лучшего и желать нечего, но Для моряков путешествие было необычным, и они волновались.
Как на экране, мелькают кадры из прожитой короткой жизни, сбывшиеся и несбывшиеся мечты. Мысль пытается забежать вперед. Что ждет там? Каков будет этот прыжок уже не с парашютной вышки к ногам ожидающих с поздравлениями друзей, а с боевого самолета и в тыл к самому ненавистному, смертельному врагу?
Самолет сильно качнуло, и лейтенант Норкин ухватился за кольцо парашюта, словно хотел дернуть за него сейчас. Но тотчас убрал руку и покосился на товарищей. Они сидели на полу кабины и не видели его движения.
Норкин вздохнул и закрыл полушубком колени… Ему вспомнилось то время, когда он был просто Миша, а не лейтенант Норкин… Дымный, затерявшийся в горах Урала городок, прилепившаяся к Вышгоре одноэтажная серенькая школа…
Кажется, еще вчера мать заботливо собирала своего сына в школу и, когда он был уже на дворе, кричала ему вслед:
— Миша! Смотри, чтобы тебя не обидели!
Незаметно пролетели годы учебы в школе и в. морском училище. И вот впервые произносит начальник училища: «Лейтенант Норкин!».
Потом началась война. Отвратительное чудовище сожгло сады, вытоптало поля, обрушило тысячи бомб на города… Вместе с матросами ушел на фронт и лейтенант Норкин… Как из тумана выплыли берега той речки…
Зажглась сигнальная лампочка. Открылся люк, и в кабину ворвался ветер. Он мгновенно забрался под полушубок, ватник и холодной, леденящей струей прошел по сжавшемуся в комок телу.
Все переглянулись, растерянно посмотрели иа открытый люк и неуклюже, с опаской, начали пододвигаться к нему.
Лейтенант Норкин, прыгавший первым, зажмурил глаза, затаил дыхание и бросился в пустоту. Именно так бросается в воду ныряльщик, впервые забравшийся на вышку.
За ним вывалились остальные.
Свист ветра… Темнота и безудержное, стремительное падение туда, вниз, в темную бездну. В груди все замерло. Еще немного, еще и… смерть…
Рывок — и падение сменилось плавным покачиванием. Сердце перестало замирать и забилось сильными, ровными толчками.
Внизу, на белом фоне снега виднелось что-то темное, похожее на стог сена или на отдельное дерево. Норкин и Никишин, спускались рядом, а Любченко относило в сторону.,
Земля.
Норкин не удержался на ногах и растянулся в сугробе. Пушистый снег забилея в рукава полушубка, залепил глаза, рот, но даже и это все было приятно, как самое достоверное доказательство того, что кончено воздушное путешествие и ноги не беспомощно болтаются где-то там, в воздухе, а прочно, широко, по-моряцки стоят на земле.
В одном из сугробов Норкин увидел Никишина. Он выгребал снег из-за ворота полушубка.
Зарыв парашют в сугроб, Никишин с трудом, поминутно проваливаясь в снегу, подошел к лейтенанту и прошептал:
— Лыжи нашел, а Любченко до сих пор нет.
— Спустите капюшон и распускайте лыжи. Я схожу вон к тому дереву. Любченко несло туда.
Моряки приземлились на болоте. Снежный покров замаскировал кочки и полусгнившие стволы деревьев; уже сделав несколько шагов, Норкин пожалел, что не надел лыжи. Однако возвращаться за ними не хотелось, и он упорно продвигался вперед, оставляя за собой глубокую борозду.
Любченко действительно отнесло к дереву, и купол парашюта зацепился за его голые ветви; матрос повис метрах в двух от земли. Но к приходу лейтенанта он обрезал ножом ст. ропы и теперь снимал парашют с дерева. Вдвоем они быстро сорвали его и закопали в снег.
Немного погодя подошел Никишин. Все трое надели лыжи и бесшумно заскользили к видневшейся вдали темной стене леса.
Война прошла мимо этого уголка земли, пощадив его. Деревья стояли обнявшись ветвями и мерно раскачивались под ударами ветра. Внизу было тихо. Снег белыми шапка», и лежал на нижних ветвях елей.
Идти стало труднее: ветви деревьев все чаще и чаще преграждают дорогу, хватают за полы халатов, а иногда с силой бьют по лицу, осыпая моряков с ног до головы сухим снегом.
Реже попадаются поляны, а Норкин все идет и идет вперед, изредка посматривая на светящуюся картушку компаса. И только часа через четыре, зайдя в густой ельник, где длинные лапы елей образовали непроходимую стену, он воткнул палки в снег, навалился на них грудью и сказал, сдвинув на затылок шапку:
— Отдать якорь!
Курили долго и молча, пряча папироски в рукава Лишь втоптав в снег окурок, Никишин положил свою руку на плечо Любченко и ласково спросил: