— Здравствуйте, товарищ лейтенант, — сказал Коробов, поднял и сразу же опустил руку. Так и не понял Норкин, хотел ли Коробов козырнуть или попросту, по-товарищески протянуть ее.
— Здравствуй, Коробов. Проходи и садись сюда, — ответил Норкин и пододвинул одну из табуреток к кровати.
Коробов взглянул на свои валенки, потер их друг о друга и подошел к табуретке. Некрашенные половицы жалобно скрипнули.
Разговор не клеился. Коробов не знал, с чего начать. Взвод поручил ему передать привет лейтенанту, пожелать скорейшего выздоровления, но Коробов считал, что начинать прямо с этого неудобно, и в раздумьемял свою шапку, гладил желтым от махорки пальцем вдавленную в мех красную звездочку. А Норки» тоже не мог говорить. Его взволновала забота матросов и то, что пришел к нему именно Коробов, тот самый, которому больше всех и попадало.
— Как здоровье? — наконец спросил Коробов,
— Ничего.
— А температура как?
— Тридцать восемь и шесть, — соврал Норкин.
— Горло очень болит?
— Так себе.
— Надо компресс сделать и стрептоцид пить, — посоветовал Коробов. — Ребята говорили, что здорово помогает… Или еще молоко с медом.
— Спасибо… Уже пью…
— С вами тут хорошо обращаются? Чуть что — вы только скажите, мы им покажем, где раки зимуют. До комиссара бригады дойдем, а наведем порядочек.
Вот это действительно говорил Коробов. Он наверняка затем и пришел, чтобы порядок навести. Норкин улыбнулся, а Коробов, считая, что начало положено, приступил прямо к делу.
— Меня ребята к вам делегатом прислали. Мы пришли к вам вчера после похорон…
— Каких?.. Где похоронили?
— Тут на площади… И памятник пока деревянный поставили… Вся бригада была, а комиссар сказал, что после войны настоящий памятник будет.
Норкин отчетливо представил снежную площадь, черные прямоугольники матросских батальонов на ней и маленький холмик дымящейся земли. Перед глазами вновь промелькнули месяцы службы с Любченко. Много смертей уже видел Михаил, но ни одна из них еще не волновала его так… Разве Лебедева и Кулакова… Словно частичку его похоронили на площади. И что обиднее всего — Михаил не был там. Почему? Болен? Ерунда! Дошел бы!.. Может, дополз бы, но простился!
— Почему мне не сказали? Где так в самовольные отлучки бегаете, а здесь никто не мог забежать и сказать командиру, что хоронят его боевого друга? Эх, вы…
— Мы заходили вместе с комбригом, да доктор не велела вас будить.
— При чем здесь доктор? У вас-то головы на плечах? Черт знает, что творится! Какая-то баба матросам командует!
Сейчас Норкин искренне ненавидел Ковалевскую и матросов, которые послушались ее. Коробов понял, что визит складывается не совсем удачно, и поторопился его закончить.
— Так вот, ребята вам привет передают и желают скорого выздоровления, — сказал он, надевая шапку. — Ежели что надо — вы только намекните. Мы хоть из-под земли достанем!.. У нас все^благополучно… Только ребята здорово скучают…
— А Никишин… Что он не пришел? Коробов медлил с ответом.
— Не хочет?
— Какой там не хочет! — и Коробов решил высказать всё. — Вчера опять с Семиным напился, а сейчас говорит, что стыдно ему к вам идти. «Если, — говорит, — позовет, то бегом прибегу, а так — не могу…»
— Ему тяжелее, чем мне, — вслух подумал Норкин. — Как бы не натворил чего.
— Мы с него глаз не сводим. Всегда поможем. Вошла Ковалевская — она как бы мимоходом коснулась ладонью лба Михаила и сказала Коробову:
— Достаточно. Больному нужно отдохнуть. Коробов послушно пошел к двери, но лейтенант протянул ему горячую руку и торопливо сказал:
— Приходите сегодня вместе с Никишиным… Хорошо? Если не будут отпускать, скажите, что я очень просил. Придете?
Коробов усмехнулся. Было ясно: если их даже и не пустят, то они придут и без разрешения. И вдруг тень мелькнула на лице Коробова, и он показал глазами на Ковалевскую, дескать: «А как доктор? Позволит?..»
— Доктор здесь ни при чем! — отрубил Норкин. — Если не хотите…
— Да что вы на меня кричите, товарищ лейтенант? — засмеялся Коробов. — Если насчет хотенья, то забирайте имущество и айда к нам! Уж мы бы за вами…
— Поговорили, и хватит! — бесцеремонно перебила его Ковалевская. — Если хотите посещать больного, — она особенно выделила эту фразу, — то не говорите глупостей.
Хлопнула дверь за Коробовым, Ковалевская вернулась в комнату, а Норкин демонстративно отвернулся лицом к стене.
«Подожди! Дай только немного подлечиться, а там я и сам найду во взвод дорогу», — думал Михаил.
Ковалевская поправила сползшее с его плеч одеяло. Она сейчас, до известной степени, была даже счастлива: Михаил лежал здесь, ему ничто не угрожало, а она могла ухаживать за ним, смотреть на него и изредка, не вызывая подозрения, касаться его лба или руки. Ей даже нравилось, что Норкин дичился, будто бы избегал близости.
В нем она искала, находила и видела только хорошее. Для нее он не просто грубил, а искренне, как настоящий друг, скучал о матросах, хотел видеть их и от этого был немного вспыльчив и несправедлив к ней, к Ковалевской. А болезнь разве не сказывается? Больные всегда раздражительны.
Короток зимний день. Кажется, только рассвело, а за окном уже снова густая ночь. Изредка потрескивали на морозе бревна домика, а в комнате было тепло. У открытой печки на табуретках сидели Ковалевская и Норкин. Рядом, прямо на полу, устраивались Никишин и Коробов. Сухие дрова (подарок разведчиков) горели быстро, весело. Ноги Норкина были закрыты полушубком, и Никишин время от времени поправлял его, смотрел, не появилось ли отверстия, отдушины, в которую смог бы проникнуть воображаемый холодный воздух.
Ковалевская вышла к морякам на минутку, но заслушалась и сидела уже второй час, боясь шевельнуться. Ее родинка и золотистый волосок колечком были совсем близко около глаз Норкина. Он изредка косился на них. Давно всем не было так хорошо. И если бы не далекий гул артиллерии, да не автоматы матросов—не чувствовалось бы войны. Просто собралась дружная семья у огонька зимним вечером и вспоминает минувшее.
— Слушай, Коробов, — встрепенулся Норкин, — я давно хочу тебя спросить, да все забываю… Почему ты не пустил меня в, комнату лесника?
— Это когда языков брали?
— Ну да.
— В руках-то у меня были гранаты, лимонки. Чеки-то я из них вынул., Думаю, если выстрелят или еще что, то вместе со мной и их в клочья разнесет. Разве можно в такой момент командира иускать?
Никишин одобрительно кивнул головой.
Дрова прогорели. Вместо них осталась только груда красных, мерцающих углей. Изредка мелькнет синеватый огонек и исчезнет.
В дверь постучали. Ковалевская неохотно приподнялась с табуретки, но Коробов опередил ее. Звякнул в сенях крюк, а немного погодя из кухни донесся мужской голос:
— А вы что здесь делаете? Марш в подразделение!
— Я здесь у больного командира, — оправдывался Коробов.
— Марш! Марш! Завели моду навещать по ночам «командиров».
Дверь отворилась, и в комнату вошел Чигарев. В руках его был большой сверток, перевязанный шпагатом.
— Ба! Да тут целый консилиум! — воскликнул он. Норкин настороженно следил за лицом Ковалевской, но на нем не дрогнул ни один мускул. Поправив волосы, Ольга спокойно ответила:
— Присоединяйтесь и вы к нам.
Чигарев, казалось, не слышал ее. Он подошел к Михаилу, холодно пожал его руку и снова повернулся к Коробову.
— А вы почему не выполняете мое распоряжение?
— Он ко мне пришел, — стараясь казаться спокойным, ответил Норкин.
— Навестили — пора и честь знать. А кроме того, я должен напомнить тебе, Михаил, что приказания старшего командира выполняются беспрекословно.
— Они мои прямые подчиненные, и я прежде всего отвечаю за их действия.
Норкин начал злиться. Его бесили и снисходительный, самодовольный тон Чигарева, и то, что он пришел сюда поздно вечером со свертком как человек, знающий, что ой будет желанным гостем.