— Слышишь, Саша? — спросил Коробов.
— А мне что? Раздели на взвод, — ответил Никишин. Тоже правильно. Много безымянных посылок приходило в те дни на фронт, и командование бригады само распределяло их даже между отдельными матросами. Нет у иного матроса родных, или оказались они на территории, временно захваченной врагом, ну и дадут ему посылку. А в каждой из них письмо, душевное письмо от простых советских людей. Прочтет его матрос и еще сильнее почувствует, что не одинок он, что много у него друзей. Такие посылки делились обычно между всеми. Только письмо оставлял матрос себе. А Никишину даже и оно не было нужно. Ведь посылающему безразлично, ответит ему Никишин или Коробов? После смерти Любченко словно вылетел Александр из колеи и никак не мог вновь попасть в нее.
— Вскрывай, Саша! Не томи! Может, там фотокарточка, — попросил кто-то.
Никишин пожал плечами. Не верил он фотокарточкам. Лицо, может быть, и красивое, а душа — разве в нее проникнешь? Кроме того, снимок не всегда отвечает действительности.
— Возьми себе, — ответил Никишин. — Я в фотокарточки не влюбляюсь.
— Саша! А ведь посылка-то точно тебе! — воскликнул Коробов, рассматривая адрес.
— Не врешь?
— Слово даю! Только обратного адреса нет. Никишин подошел к столу. Точно, ему посылка. На
сером полотне химическим карандашом написан его адрес, а обратного нет: отправитель не хотел получать посылку обратно.
— От кого, Саша, думаешь?
— Сам не знаю.
Распороли чехол и вскрыли ящик. Маленький серый конвертик лежал сверху. Никишин взял его и распечатал.
«Дорогой товарищ Никишин!
Мы очень обрадовались вашему письму и хотели сразу ответить, но все ничего не получалось. То спорили, о чем и как писать, то срочный заказ выполняли и собраться вместе не могли.
Потом ребята поручили написать ответ мне, как комс оргу, вот я и пишу. Еще раз: все мы обрадовались вашему письму. Нас очень интересует, как вы живете? Какие по двиги вы совершили? Были ранены или нет? Если у вас есть фотография, то пришлите ее нам. У нас в отделе кадров вы еще совсем мальчик, а мы сейчас у себя в клубе делаем фотовитрину: «Наши комсомольцы в боях за Родину».
Обижаемся на то, что вы так мало написали о себе и товарищах. Ведь мы все время просимся на фронт, но нам говорят, что сейчас мы нужнее здесь, и мы работаем. Наш цех держит переходящее знамя завода, и мы обещаем сохранить его у себя до вашего приезда, а потом и вы вместе с нами за него драться будете. Верно?
Вот, пожалуй, и все. Вы не обижайтесь, но я сама не знаю, о чем вам писать. Так много всего, что теряюсь. Но ведь вы нам еще напишете? Вот так постепенно мы и расскажем друг другу все новости. Хорошо?
Эта посылка — наш подарок вам к Новому году.
От имени всех комсомольцев нашего цеха желаю вам всего хорошего! Если будете в наших краях — обязательно заезжайте.
Нюра Селезнева».
— Саша! Да ты хоть посмотри, что тебе прислали! — зовет Коробов.
Никишин взглянул на стол, его глаза скользнули, словно не замечая, по шерстяным носкам, пачке печенья, папиросам, по горлышку бутылки. Он снова читал письмо.
— А у нас, ребята, новость. Лейтенанта Норкина с командира взвода снимают, — сказал рассыльный, которому не терпелось поделиться свежим известием.
— Что? Брешешь!
— Как снимают? — зашумели матросы.
— Так и снимают! — обиделся рассыльный. — Приказ пришел.
— А ты-то откуда знаешь? — шагнул к рассыльному Никишин. Скомканное письмо торчало из его кулака.
— Комбриг с комиссаром меж собой говорили, а я тут же был. На Волгу его переводят. С ним Чернышева, Чигарева и еще других.
Какое дело Никишину до Чернышева и других? Уезжает его лейтенант… И всегда так: одна беда тащит за собой другую.
— Эх, чёрт — выругался Коробов и сел на нары.
— Не везет нашему взводу, — сказал другой. Тихо стало в землянке.
А Норкина вызвали в штаб. Командир бригады протянул ему приказ и отошел к окну, забарабанил по нему пальцами.
Все… Значит, Оля остается здесь, а ему снова ехать…
Новое назначение обозначало продвижение по службе, он уходил на корабли, а все-таки ему было жалко расставаться со взводом, бригадой. Здесь он успел сжиться со всеми, привыкнуть и к матросам, и к командирам… Про Ольгу и говорить нечего. О ней разговор особый…
— А взять мне с собой никого нельзя?
— Кого?
— Хотя бы Никишина и Коробова.
Командир бригады взглянул на комиссара, подумал И ответил:
— Никишина отпущу, а Коробов останется здесь.
— За Ковалевскую не беспокойся. Она девушка самостоятельная, — сказал комиссар бригады и протянул руку. — Счастливо тебе плавать!
— Спасибо, — ответил Норкин, пожал протянутые руки и вышел из штаба.
Со взводом простился сурово, по-солдатски.
— Смирно! — крикнул дневальный, как только Норкин вошел в землянку.
Матросы встали, а Никишин, который должен был бы как старшина отдать рапорт, сделал шаг, другой, сказал:
— Товарищ лейтенант, — и замолчал. Что говорить дальше? Взвод желает вам всего наилучшего? Попутный ветер?.. Язык не поворачивался.
— Вольно… Собирайся, Саша. Едем.
Никишин взглянул на лейтенанта и метнулся к нарам. Его вещевой мешок был всегда завязан.
Крепким рукопожатием Норкин передал матросам то, чего не мог сказать словами. За месяцы войны люди научились прятать свои чувства, выражать их не словами, а поступками. Вот и подходят к Норкину матросы.
— Нож открывать консервы у вас есть? У меня лишний. Возьмите, — говорит один.
— Махорку без мундштука курить никак невозможно. Я их сделал несколько штук, так один — вам, — говорит другой, и мешок Норкина наполняется, пухнет от портсигаров, зажигалок и ножей самых различных размеров и назначения.
Ехать до станции решили на машине. В распоряжении Норкина оставалось немного времени, и он пошел к Ольге. Долго они сидели молча, прижавшись друг к другу.
Звезды на небе стали меркнуть.
— Пора, Оленька, — сказал Михаил, — но не шевельнулся.
Ольга еще сильнее прижалась к нему. Она знала, что Михаилу нужно ехать, но как отпустить счастье, которое так недавно стало твоим? Скоро ли оно вернется вновь?
Михаил провел ладонью по ее мокрой щеке.
Послышался шум идущей машины и стих у крыльца,
— Меня ждут, Оленька. — Голос Михаила дрогнул.
Оля подала Михаилу полушубок и сама застегнула крючки.
Машина стояла у самого крыльца. В ее кузове сидели Чернышев, Чигарев, Никишин и еще кто-то. Норкину страшно захотелось хотя бы на несколько минут задержать отъезд, хотя бы совсем немного еще побыть вместе с Ольгой.
— Ждем, Норкин! — крикнул с машины Чернышев. Михаил повернулся к Ольге, протянул ей руку, но она
порывисто обняла его, прижалась горячей щекой к губам, и он услышал прерывистый шепот:
— Жду, Миша… Всегда помни: жду…
Норкин влез в кузов, и машина тронулась. Он ни разу не оглянулся и не видел Ольги, которая по-прежнему стояла на крыльце, сжимая руками накинутый на плечи платок. Колючий ветер бил Норкину в лицо, выжимал слезы, а он сидел неподвижно, всматриваясь в светлеющую даль.
Не все шло гладко в Сталинграде. Флотилия создавалась в момент напряжения всех сил страны, и поэтому возникал целый ряд трудностей, которых можно было бы избежать в другое время. И чем ближе к весне, чем больше приближался срок окончания формирования флотилии, тем заметнее были эти помехи. Новые дивизионы требовали и кораблей и командного состава. Если бы присмотреться сейчас со стороны к работе Ясенева, то наверняка можно было подумать, что он занимает любую должность; но только не комиссара бригады. Ясенев сам вникал и в укомплектование кораблей личный составом, и в снабжение их, и в другие не менее важные дела. Только, бывало, утрясет одно дело, думает, ну вот сейчас займется основу ной работой, а тут и столкнется с новым вопросом, да такого первостепенного значения, что нужно бросать все и немедленно браться за него.
Да и с командиром бригады траления капитаном первого ранга Семеновым работать было трудно. Он принадлежал к разряду «бывалых людей». В годы революции и гражданской войны Семенов был в самой гуще событий. И что особенно интересно — он не зазнавался, не отказывался учиться, как это случалось с теми, которые ссылались на свой жизненный и военный опыт. Он всегда был готов поддержать любое предложение, подхватывал его, но редко доводил до конца. Взять хотя бы рекогносцировку. Командиры-днепровцы на основании опыта предыдущих лет службы предложили еще зимой ознакомиться с рекой и побывать на самых ответственных перекатах. Это могло значительно облегчить изучение реки весной. Семенов ухватился за это предложение, возглавил поход и… самовольно изменил его маршрут. Комадиры поездили на машинах вокруг города, побывали в нескольких деревнях и вернулись злые-презлые.