Контр-адмирал махнул рукой. Его жест можно было понять двояко:
— А, ну вас! — или: — Теперь все равно! Идите!
Мараговский понял так, как было нужно ему, и тральщики потянулись вслед за полуглиссером.
Песчаный берег острова был изрыт воронками. Между ними валялись расщепленные бревна и обгорелые кусты. В маленьком затончике покачивались на волнах остатки «барж» и белела животом глушеная рыба.
— Показывай, где и что у вас здесь было, — потребовал Голованов.
Он подробно расспросил обо всем, сам осмотрел крепления бревен, проверил «обводы барж» и лишь тогда сказал:
— Молодцы! Прекрасная работа! Сегодня же, Норкин, напиши подробное объяснение и вышли его в штаб. Надо известить об этом и другие дивизионы… А это что за должностное лицо? — спросил Голованов, показывая на приближающегося Копылова.
— «Шкипер» с погибшей баржи, по совместительству — «фашистский разведчик» и наш комендант острова.
— А-а-а… Прошу, товарищ комендант, пожаловать ко мне.
Копылов подошел ближе и четко козырнул.
— Как служба? Какие трудности в работе? Копылов понял, что настроение у адмирала хорошее, разноса не будет, и ответил, стараясь попасть ему в тон:
— Так ничего. Привыкаю. Только комары здесь еще не сознательные. Так и норовят вцепиться в до сих пор живого человека.
— Снимаю с поста. Марш на катер! Попей чаю и отдыхай.
— Сейчас бы чего покрепче, — заикнулся кто-то из матросов.
— Я тебе дам покрепче! — погрозил Голованов пальцем, а потом взял Норкина за локоть. — Пройдемся немного.
Они отошли от катеров метров на тридцать и остановились.
— Почему не сообщил мне о своем плане? Или, считаешь, что командира бригады ставить в известность о своих делах не обязательно? Я не против инициативы, но все действия должны быть согласованы… Ты на минутку влезь в мою шкуру. У тебя здесь взрыв за взрывом! А потом и с воды полыхнуло… Что я мог предполагать? Вот и пришлось идти на полуглиссере сломя голову.
— Виноват, товарищ контр-адмирал…
— Конечно, виноват, раз говорю… Учти на будущее, а теперь выходи на траление.
И когда до катеров осталось несколько шагов, Голованов добавил:
— А ты, кажется, начинаешь понимать войну.
Глава тринадцатая
ДУШИ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ
— Миша! Миша приехал! — услышал Норкин радостный крик Доры Прокофьевны, как только перешагнул порог кухни.
На ходу вытирая передником мокрые руки, она подбежала к нему и, схватив за рукав, потащила к окну.
Из соседней комнаты выбежала Наталья, тоже радостно вскрикнула, всплеснула руками и потянула Норкина в другую сторону. Их атака была так стремительна, что он растерялся и, глупо улыбаясь, послушно поворачивался из стороны в сторону. Перед ним мелькало то покрытое морщинками полное лицо Доры Прокофьевны со слезами, выступившими из-под очков, то белокурая голова Натальи и ее лучистые голубые глаза.
За две минуты он узнал, что на рынке полно свежих овощей, что в театре идет премьера и что Наталья достала в библиотеке нужную ему книгу.
— Как ты хорошо загорел!.. Тебе идет этот смуглый загар… Возмужал… Почему не писал? — И вдруг сестры отшатнулись от него. — Фу, да у него подворотничок грязный! Снимай китель сию же минуту! — скомандовала Дора Прокофьевна.
— Кушать хочешь? — перебила ее Наталья. — Дора, приготовь покушать, а я его быстро выполощу. На Волге был, а воротничок от пыли посерел даже! Через пять минут будет готова горячая вода, а ты приходи мыться без особого приглашения. Лёню не буди! Он спит после дежурства.
В квартире Доры Прокофьевны Лёня жил со дня своего приезда в Сталинград, а потом перетащил сюда и Михаила.
— Расскажи, Миша, о Коле, — были первые слова Доры Прокофьевны после того, как они познакомились.
Норкин взглянул на Леню. Тот молча опустил на мгновение оба века, и Михаил понял, что можно и нужно говорить все до мельчайших подробностей. Рассказывая, он мысленно снова прошел с батальоном по тем знакомым местам, разволновался и не заметил, как Дора Прокофьевна вышла из комнаты. Норкин удивленно посмотрел на Селиванова.
— Она всегда так. Слушает, слушает, потом возьмет сынишку на руки и уйдет в другую комнату.
— Плачет?
— Не знаю…
Между лейтенантами и сестрами с первых дней установились дружеские отношения. Женщины приняли их как боевых товарищей мужа, как-то без уговоров получилось, что они взяли шефство над их гардеробом, и у Селиванова и Норкина всегда были белоснежные подворотнички и носовые платки, а складки их брюк напоминали форштевни быстроходных кораблей. Приводилось все это в порядок незаметно, очевидно, когда лейтенанты спали.
Офицеры со своей стороны оказывали сестрам помощь в несложных хозяйственных делах: кололи дрова, или выдергивали гвозди из одной стены, а затем вбивали их в другую: Дора Прокофьевна любила переставлять в квартире мебель с места на место. Характер у нее был властный, и она фактически распоряжалась и сестрой Натальей и лейтенантами.
— Вам бы, Дора Прокофьевна, полком командовать, — сказал как-то Михаил, выполняя ее очередное распоряжение.
— Думаешь, не смогла бы? Вы бы у меня только бегали!
Часто к Норкику приходило желание побывать у Кулаковых, поговорить с Леней Селивановым, но приказ направлял его катеры дальше.
А вот сегодня Михаил снова был дома, как он привык называть свою сталинградскую квартиру.
Норкин прошел в комнату. На этот раз там все было по-прежнему. Как два месяца назад, когда он ушел на траление, на столе лежало незаконченное письмо к матери.
Кровать, заправленная белым покрывалом, выглядела так, словно он встал с нее только сегодня утром.
Леня спал крепко. Из-под простыни торчали завитки его густых черных и жестких волос. Его не разбудил шум, поднятый сестрами. Он раскраснелся во сне, его губы вздрагивали.
«Пусть отдохнет», — подумал Норкин, а рука помимо воли протянулась к простыне.
Леня пробормотал что-то и перевернулся на другой бок, накрывая простыней свою голову.: — Видали его? Я прибыл на два дня, а он спит!
Норкин схватил Леню на руки и положил на холодный линолеум пола. Леня моментально согнулся калачиком и, прижав голову к плечу, попытался спрятать ее под воображаемую подушку. Потом открыл глаза.
— Мишка! — закричал он, вскакивая с пола. — Каким ветром тебя занесло? Мне сказали, что ты завяз на минных полях..
— Соскучился о тебе, прекратил траление и вот явился.
— Тогда здорово!
Немного погодя товарищи сидели вдвоем на диване. Им было о чем рассказать друг другу. Два месяца Норкин был на тралении, а Леня так и не вылезал из штаба.
— Ты бы рассказал мне новости. На тралении мы немного отстали от жизни, — попросил Норкин.
— Новости? Я сам несколько дней был на заводе и следил за изготовлением тралов, так что многого не знаю… Фашисты прорвали фронт и рвутся к Кавказу. Хотят взять Баку…
— Чье предположение?
— Местного начальства.
— А Москва что говорит?
— Москва? Москва пока молчит… Много войск собирают севернее Сталинграда,
— Зачем?
— Честное слово, не знаю. Знаю, что так нужно, а почему — хоть убей, не пойму… А тебе письмецо.
— От кого?
— От товарища Ковалевской.
— Давай, Леньчик, скорее!
— До чего любовь человека доводит, — с притворной грустью сказал Селиванов, но письмо отдал.
«Дорогой Мишук!
Поздравляю тебя с Первым мая и надеюсь, что это последний май, который мы будем встречать с тобой на войне…»
Михаил удивленно взглянул на начало письма. Леня сразу заметил растерянность на лице друга и спросил:
— Неприятности? Прочти.
— «…Поздравляю тебя с Первым мая…»
— Достаточно. Неужели понять не можешь? — засмеялся Леня. — Мишка! Спрячь письмо в карман! Хоть погуляем немного!
«…Наша бригада стала гвардейской. Мы все очень рады, и я тоже. Одно плохо — тебя нет здесь. Я скучаю, Миша! Скоро ли кончится война и мы опять будем вме-сте? После нашего зимнего наступления фашисты ведут себя спокойно и матросы поговаривают, что пора переходить на другой участок фронта, чтобы оправдать звание гвардейцев…»