— В своей палатке скомандуешь, — наливаясь злостью, но еще сдерживаясь, ответил Ясенев.
Голованов взглянул на него, швырнул на землю журнал, который машинально вертел в руках, и выбежал из палатки.
Ясенев поднял журнал, прошелся по палатке и лег на койку. Да, трудно разбираться в человеческих взаимоотношениях. С Пестиковым — все ясно. Мараговский — другого от него ожидать и не приходилось. Вспыльчив, невыдержан, переполнен ненавистью… Хотя здесь не только в этом дело. Пожалуй, любой на его месте, встретив среди врагов соседа, вспыхнул бы так же… Письмо Семенова — это только предлог для того, чтобы накрутить хвост Норкину. Ох ты, буйная, непутевая головушка! Оторвался от бригады, оказался один на один с трудностями и подставил свою шею. Дескать, валите, выдержу! Хорошо, что делом Семенова занимались представители наркомата и вывели его на чистую воду. Тю-тю Семенов! Голову, может, и сохранит, но с партийным билетом наверняка расстанется.
Полог палатки откинулся и вошел Голованов. Теперь он не метал громы и молнии.
— У тебя есть курить? — спросил Голованов таким тоном, словно и не ругались они недавно. Ясенев пододвинул к нему папиросы и спички.
Пуская к потолку кольца дыма, Голованов спросил:
— За что же мы Норкину вздрайку давать будем?
— Как за что? За отрыв от бригады, за то, что возомнил себя одиноким путником в пустыне, за то, что благодаря его упорному молчанию Семенов смог наломать столько дров. Ведь если бы Гридин не написал того письма и комиссия не проверила фактов, то Семенов, может быть, и по сегодняшний день командовал бы группой. За это мы Норкину всыплем по первое число. Согласен?
— За это следует. А так — смотри, Ясенев, не перегни. Чугун — хрупкий, чуть что — лопается, железо — хоть веревки вей, а сталь — она особого обращения требует.
— Не беспокойся, не перегну! — засмеялся Ясенев. — Так согнем, что он потом выпрямится и зазвенит! Или думаешь, он мне безразличен? Да я за него, чертушку, души не пожалею!
— Кому она нужна, душа твоя? — усмехнулся, вставая, Голованов. — Теперь такой товар не в моде. Ты нам цветные металлы подавай!
Вечером, когда багровое солнце окуталось дымкой и скрылось в грозовой туче, нависшей над горизонтом, пришел долгожданный приказ высадить десант в Пинск и освободить город. Откуда-то из болот появилась молчаливая пехота, по-хозяйски расположилась на тральщиках, и снова все замерло. Потекли мучительные минуты ожидания последней команды.
Чигарев еще раз обошел свои тральщики, не нашел к чему придраться и, немного успокоенный, возвращался к себе на флагманский катер.
— Разрешите обратиться, товарищ капитан-лейтенант? — окликнул его Карпенко, взбираясь на невысокий обрыв.
Чигарев остановился. Не любил он инженер-механика. Было в его поведении и манерах что-то отталкивающее. А после вчерашнего разговора Чигарев и вовсе не терпел его присутствия. Вернее, терпел только по долгу службы. Вчера, когда Норкин был еще на парткомиссии, Карпенко подсел к Чигареву и сказал со вздохом притворного сожаления:
— Доигрался наш комдив. До ручки дошел.
Никогда до этого не слыхал Чигарев от Карпенко такого откровенного высказывания и, чуть отодвинувшись, удивленно взглянул на него.
— Если бы вы знали, Владимир Петрович, что у нас в дивизионе творилось! — торопливо зашептал Карпенко.
— Не нужно, — остановил его Чигарев. — Лучше пойдите туда и выложите все в глаза Норкину. Так честнее будет.
— За кого вы меня принимаете? — обиделся Карпенко. — Что я знаю — умрет во мне! А что вам хотел сказать, так ведь нам вместе служить…
В это время и появились Норкин и Гридин. Они шли быстро и о чем-то оживленно разговаривали. Норкин даже смеялся. Чигарев понял, что все обошлось, гроза прошла стороной, и невольно улыбнулся.
— Михаил Федорович! — окликнул он Норкина.
Тот остановился, всмотрелся в темноту и ответил радостно:
— Вовка? Ты с кем здесь сумерничаешь?
— Я здесь, товарищ комдив! — ответил Карпенко, и Чигарев с удивлением отметил, что голос его звучит заискивающе.
— А, Карпенко. — Чувствовалось, что Норкин разочарован. — О чем сплетничаете? Небось, мои косточки перемываете?
Чтобы замять неприятный разговор, Чигарев спросил:
— Порядок, Миша?
— Какой черт порядок! — засмеялся тот. — Как упрямому волу, хвост накрутили и отпустили пастись!
— Ну?
— Выговор схватил, — ответил Михаил, вздохнул, помолчал и продолжал серьезным тоном — Сегодня же принимай тральщики. Расстанемся с тобой на время.
— Куда?
— Головным пойду, — шепнул Норкин, пригибая к себе голову Чигарева. — Чуешь? Вон какая честь опальному боярину Михаилу!
— Вы не поверите, как я рад, что все так хорошо кончилось! — залепетал Карпенко.
Норкии словно не слышал, не замечал его и продолжал разговаривать только с Чигаревым:
— Ты, Володя, уж не задерживай меня.
Это было вчера, а сейчас Норкин уже ушел в Пинск, может быть, подкрадывается к его окраинам… Скоро тронется и он, Чигарев, но пока надо разговаривать с Карпен» ко. Зачем только таких людей держат в армии? Только одна радость от них — не пьют и начальству не грубят. Но от неприятного разговора не уклониться, и Чигарев говорит:
— Слушаю вас.
— У нас в старом дивизионе, товарищ комдив, механик обычно не ходил в бой.
— А что он делал? В тылу отсиживался?
— Зачем отсиживался? Готовился к ремонту и… вообще.
Чигареву показалось, будто он видит бегающие глаза Карпенко, замечает дрожь его колен, — и, чтобы раз навсегда покончить с попытками Карпенко уклониться от участия в бою, сказал резко:
— Выполняйте мой приказ. Пойдете обеспечивающим на сто пятьдесят четвертом. Повторите приказание.
— Есть, идти обеспечивающим, — промямлил Карпенко, отступил в сторону и растворился в темноте.
Карпенко был зол и немного растерян. Как мог он так просчитаться? Кому поверил? Семенову, пустомеле! Где сейчас Семенов? Словно корова языком слизнула бывшего командира Северной группы!.. Сгорел и дыма нету! Был, да весь вышел! — как говорят матросы.
Думал, что и с Норкиным все покончено, а он отделался легким ушибом и, кажется, еще быстрее в гору полез. Надо бы держаться за него. Да сделанного не воротишь: сам выпросился у Голованова на тральщики. Надеялся, что с Чигаревым легче будет, а он ишь какую штуку выкинул! Всех офицеров штаба расписал обеспечивающими на тральщики! Ну где это видано, чтобы инженер-капитан второго ранга шел в бой рядом с каким-то мичманишкой, командиром катера-тральщика?!
Если бы это был обыкновенный поход — куда ни шло, А с десантом, да еще в Пинск… Карпенко тяжело вздохнул, выругался про себя и, перевалившись через леера, ступил на палубу катера. Нет, нужно быть воистину сумасшедшим, чтобы идти в такой поход! Кругом болота. Припять петляет между ними, как скаженная, а там, на западе, распластав крылья кварталов на невысоких холмах, стоит на страже Пинск. Остроконечные купола его соборов отчетливо видны отсюда, а если видны они, то ведь видно и с них. Немцы не дураки и наверняка посадили там наблюдателей, которым не только катера, но и каждый матрос виден. Можно ли в таких условиях мечтать о высадке десанта? И плюс — тридцать шесть километров ползти между берегов, сжимающих реку, и ежесекундно ждать залпа из кустов!
— Снимаются, товарищ инженер! — докладывает командир катера мичман Ткачев. Он прибыл во Флотилию недавно, у него от волнения дрожит голос, все ему кажется необычайным.
«Даже этот молокосос, наверное, понимает бессмысленность операции», — с неприязнью глядя на Ткачева, думает Карпенко и отрывисто бросает:
— Снимайтесь.
Катер осторожно крадется между притихших темных берегов. В звездном небе степенно тарахтят «кукурузники». Они, как и катера, идут к Пинску, который сейчас притаился где-то там в ночном мраке. И даже самолеты ненавистны Карпенко. Ненавистны только потому, что они высоко, по ним не могут внезапно ударить прямой наводкой. Карпенко кажется, будто за каждым кустом прячется по крайней мере взвод противника и держит на прицеле именно его. По спине пробегает волна дрожи.