Часть третья или История Мисти
Сказать «шагнули», было очень опрометчиво с моей стороны, так как Мисти то шагнула, а я просто рухнула на землю, будучи участником таких передвижений, единожды. Поднявшись с земли, проклиная этот способ передвигаться, и выслушав звонкий смех Мисти, я оглянулась по сторонам. Ну, что сказать, я планировала увидеть знакомую местность, однако, город и тем более место, осматривая которое я крутила головой во все стороны, мне были совершенно незнакомы. - Это где ж, это мы находимся? – не прекращая вертеть головой, спросила я. Мы находились явно в дорогом районе: элитные особняки с высоченными, каменной кладки, заборами, и шпилями на крышах, высоко уходившие в серое небо. Мы оказались на дороге, по обе стороны которой были не то виллы, не то дачи местных олигархов. На удивление, здесь было как-то по-особому пасмурно, мрачно, и тихо, ещё и слякоть кругом. Мисти задумчиво смотрела в направлении огромного особняка из зелёного камня, который был обнесён полутораметровым забором такого же цвета. Меня вдруг поразила мысль, что здесь и находиться либо место смерти Мисти, либо её дом. Но как ни горько это признавать, Мисти не подходила этому месту. Она, такая вся мягкая, ванильная, с косой через плечо, в растянутом свитере и широких серых штанах (а ведь она может выбрать любую одежду), словно деревенская девчушка, которая бегает босая по сочной траве; и вдруг, чопорный особняк, пропитанный атмосферой чеболей, сгустившейся над тёмно-зелёным склепом. Это был один из тех видов особняков, которые, нет, не пугали, но отталкивали от себя посетителей одной своей аурой. — Это небольшой город, недалеко от твоего, а точнее пригород, что-то вроде рублёвки. - всё также задумчиво смотря в сторону особняка, ответила девушка. Наблюдая за ней, я вновь отметила, что она не по годам мудра и мыслит, как взрослый человек, даже я, будучи восемнадцатилетней выпускницей, могла совершать необдуманные и спонтанные поступки, которые зачастую приводили к плачевным последствиям. - Ну, ты же понимаешь, что сейчас у меня возникла куча вопросов? – я посмотрела на спутницу, которая нехотя оторвалась от созерцания дома. Она вдумчиво посмотрела мне в глаза, и с лёгкой тревогой в голосе ответила: - Роза, я ничего не помню, только сам момент, когда я … стала такой. Не сразу, но довольно скоро, приняв, что я теряю воспоминания, я стала делать пометки в блокнот, а затем и вовсе завела дневник. Я помню, как я писала, я знаю, что помнила, о чём я писала. Но теперь, перечитывая написанное, мне кажется, что, то была не моя жизнь, уж слишком невероятной она оказалась. - она снова повернулась лицом к особняку и продолжила говорить размеренно, будто действительно читает свой дневник, не поворачиваясь ко мне до конца повествования. «В Калифорнии было солнечно, тепло, и я не собиралась оставаться дома, тем более что домоседкой я уж точно не была. Но день, когда произошло, то, что произошло, вырвал меня из жарких объятий лета. Я сидела, закутавшись в плед, меня била крупная дрожь, и казалось, что палящее полуденное солнце издевается надо мной, поднимая деление термометра к отметке в тридцать два градуса по Цельсию, в то время, когда мои зубы выбивали дробь. Вокруг меня сновали полицейские, обмахиваясь всеми подручными средствами; какие-то мужчины и женщины с непонятными бумагами, которые тоже исполняли роль вееров; люди в белых халатах что-то фотографировали, оставляя после себя след от вспышки; худенькая девушка, лет двадцати пяти, всё пыталась обнимать меня и говорила на непонятном языке, видимо, ободряющие слова. В таком состоянии я была, из-за того, что стала свидетелем смерти всей своей семьи: отец, мать, старшая сестра и младший брат. Сейчас, спустя время, во мне притупились, а точнее, забылись, чувства, которыми обычно сопровождаются такие события. Я знаю, я любила свою семью, это единственное чувство, которое до сих пор во мне живо; к моему сожалению, в моем сердце нет таких чувств как, тоска, боль утраты или скорбь. Ведь я хотела бы снова оплакать мою потерю. Мой отец был полицейским, в прочем, как и мама, которая и спасла меня от участи, постигшей всех остальных. Из-за своего рода деятельности, родители нажили много врагов, один (а точнее несколько) из которых и решил расправиться с моей семьёй. Это был какой-то сумасшедший человек, расправлявшийся со всеми точным расчётом выстрелов, заставляя испытывать невероятную боль. Когда началась эта вакханалия, мы с мамой были в подвале, разбирали старые вещи, которые можно было выставить на недельной распродаже; услышав звуки выстрелов и крики, она приказала оставаться мне там и спрятаться, пока она не выяснит в чём дело. Однако, как и любой четырнадцатилетний подросток, я, ведомая неизвестностью и страхом оставаться в подвале, незаметно последовала за матерью. Я всего лишь выглянула из проёма подвала, но уже это заставило меня остолбенеть. Не буду говорить, об ужасах, которым я была свидетелем, до сих пор звуки выстрелов стоят в ушах, как и крики моего брата. Мой же крик сдержала Софи – моя сестра. Сестра, которая истекала кровью от нанесённых ран, умирающая сестра зажала мне рот окровавленной рукой, и втолкнула в чёрный проём подвала. Помню, что больно стукнулась, а ещё меня стошнило, от вкуса крови во рту. На секунду мной овладел здравый смысл, и я спряталась в одной из коробок, заваленным барахлом. Именно эта секунда спасла мне жизнь, так как едва спрятавшись, я услышала, как кто-то спускается в подвал. Я слышала три мужских голоса, один из которых уверял, что в доме должен быть ещё ребёнок. ТРИ! Три, а не один, которого позже задержала полиция. Вся жизнь, если моё существование можно было назвать жизнью, до посадки в самолёт, проходила затянутой туманом, все события проходили мимо меня, я лишь механически ела, изредка спала, и ещё менее часто разговаривала, точнее, говорила я только с психологом, который хотел восстановить моё душевное состояние. А летела я с той самой девушкой, которая наивно полагала, что я её понимаю. Как оказалось, летели мы в Россию, где по словам органов опеки и самой девицы, называвшейся Викторией, жил мой очень богатый дядя, как оказалось, единственный оставшийся родственник, о существовании которого я не подозревала. Дядю звали Дмитрий, и по возрасту он был младше моего папы. Дядя хорошо изъяснялся на английском, впрочем, как и Виктория, которая, как я ошибочно полагала, была в этом несведуща. Дмитрий объяснил отсутствие информации о нём в нашей семье тем, что у него с братом, то есть с моим отцом, произошёл некий конфликт, в подробности которого меня не посвящали. Дом оказался невероятно огромным, красивым изнутри, и мрачным снаружи. Мне выделили комнату на третьем этаже, откуда открывался великолепный вид на другие особняки и еловый бор. Так, в роскоши и богатстве я провела целый год, наслаждаясь всеми благами, как я думала, моего наследства. Ведь для дяди я тоже была единственным родственником. Но, спустя год, в течении которого со мной проводили медицинские работы, с моим новоиспечённым родственником, изрядно подвыпившим, произошёл один неприятный разговор, который меня слегка смутил и насторожил. Дмитрий говорил, что очень хорошо, что я здорова и невредима, ведь в его жизни я теперь самый важный человек. Он хаотично ходил по комнате и то доставал из ящика стола какие-то бумаги, то прятал их обратно, воровато посматривая на меня. «Мисти, надеюсь ты простишь меня. Ты бы поступила также, поверь мне!» - сжав мои плечи, вывалил он