Шепчу Князевой:
— Пошли прогуляемся.
— Пошли.
— Мы ненадолго, — говорю я всем.
— А куда это вы? — спрашивает с подколкой Коноплева.
— Сказал — ненадолго.
Идем по школьному двору. В руках — по пиву и по сигарете. Смотрим друг на друга, лахаем. Я спрашиваю:
— Ну как тебе Ленинград?
— Классно. Не то что наша вонючая дырка. Ненавижу ее. Поеду поступать в Ленинград или в Москву. А ты?
— Не знаю. Дожить еще надо.
Я хохочу, она тоже.
В заборе — пролом, за ним — двор пятиэтажки. Мы пролазим и садимся на детские качели, катаемся. Я придвигаюсь к Князевой, обнимаю ее. Она говорит:
— Дай мне еще сигарету.
Я даю ей «космосину». Мы курим, пьем пиво и смотрим вверх, на звезды. Светятся окна пятиэтажки. Кто-то орет с балкона:
— Где тебя носит?! Сколько можно ждать?! Все давно налито!
Я допиваю пиво и швыряю бутылку в кусты.
— Что, пойдем или еще посидим?
— Пойдем.
Она спрыгивает с качелей.
В восьмом классе учителя постоянно вычитывали Князевой, что красилась и ходила с сережками. А она всегда с ними грызлась, — а почему нельзя, а кто это запретил? Тогда они еще сильнее до нее доколупывались, — тем более что отличница. Говорили — лучше бы ты про учебу больше думала.
А в школе тогда был радиоузел, и по нему перед Восьмым марта включили «Модерн токинг», третий альбом. А мы как раз сидели на русском, и русица сказала Антонову — стань на стул и выключи радио: учиться надо, а не музыку слушать. А Князева встала по-наглянке и ушла с урока: я, типа, хочу послушать.
Наши все еще танцуют под «Мираж». Мы с Князевой втискиваемся в круг.
Вдруг кто-то орет:
— Атас, классная.
Половина баб — с сигаретами, у всех еще по полбутылки пива.
Подлетает классная:
— Что это такое? Ну вы только посмотрите! И это называется — закончили девятый класс, перешли в десятый! Сигареты, алкоголь! Ну-ка все быстро потушили сигареты!
Бабы кидают бычки на асфальт, затаптывают каблуками. Классная смотрит на меня:
— Это все ты, наверно, придумал. Кто с утра пораньше пил? Так ему мало, что сам, надо еще других сманить. С тобой, Сергей, у нас особый разговор будет, когда приедем домой. Готовься.
— А при чем здесь Сергей? — говорит Князева. — Что вы так на него напали, Тамара Ивановна? Мы — люди взрослые, каждый сам за себя отвечает.
— А ты бы лучше помолчала. Ну-ка быстро все в спортзал — спать. Завтра на экскурсию — и домой. Думали остаться до вечера, а так — нет. Раз не хотите себя вести как дети…
Утром — экскурсия по городу. Нас возят по разным местам, а экскурсовод — лысый толстый дядька в сером костюме — трындит в хриплый микрофон про всякие дома и дворцы. Мне все это до лампочки, я его не слушаю, дремлю, а когда автобус тормозит и все выходят, остаюсь сидеть.
После экскурсии Классная говорит:
— Хотя вчерашним поведением вы того и не заслужили, но мы можем еще остаться до вечера, погулять по городу. Как вы на это?
— Домой! — говорят бабы. — Что тут особо делать? Хватит, посмотрели уже.
— Поехали на окраину, найдем хороший магазин, чтоб и колбасы купить, и конфет, — предлагает Гриша. — Станем там на час, отоваримся — и на Могилев.
Ну и нормально. У меня осталось рублей десять — как раз на колбасу, конфеты и пиво себе в дорогу.
Утром первого июня иду на ремонтный завод — практика от комбината. Я весь девятый ходил раз в неделю на учебный комбинат — УПК, учился на слесаря. Всем пацанам с нашей школы сказали: или на слесаря, или на токаря, а если на шофера или другую нормальную специальность, то ничего не будет, все уже занято, мест нет. Антонов с Сухими походили две недели в мою группу на слесарей, потом резко перескочили: Антонов — на шофера, Сухие — на операторов ЭВМ. Само собой, по блату.
А мне, в общем, все равно было — слесарь, так слесарь. Тем более что особо не гоняли. Только на практику на лифтовый завод не пошел: далеко ездить, через весь город. Сказал батьке, чтоб устроил к себе на ремонтный. Он всунул меня в инструментальный цех — работа непыльная, не надо в мазуте копаться, как на сборке или разборке. Только я его предупредил, чтоб на заводе близко ко мне не подходил, не позорил. Я ж не папенькин сынок какой-нибудь.
Утром нашел дома полинялую спортивную кофту с длинным рукавом и джинсы «Милтонс» — я их в седьмом классе купил у Фили за пятнадцать рублей. Они уже тогда были поношенные, а потом вообще протерлись между ног, но для завода пойдут. На ноги надел старые кеды.
Раз мне только шестнадцать, буду работать шесть часов: с восьми до трех, обед — с двенадцати до часу. Работяги приходят в семь пятнадцать и пашут до четырех пятнадцати.
До завода — десять минут ходьбы. Корпуса видны из окна нашей кухни, и слышно, как там все время что-то ревет и визжит. Я давно, малый еще, спросил у батьки: что это? Он сказал — двигатели обкатывают.
На заводе я был много раз. Малого батька брал меня на работу, и я сидел у него в техотделе. Там в одной комнате человек десять дядек и теток — столы стоят впритык, не пройти. Батька давал мне ненужный чертеж, и я рисовал на той стороне танки и машины.
Но это давно, когда еще в саду был. А так — каждый год ходим с батькой и мамашей на завод в душ, когда летом отрубают горячую воду.
Сначала — через первый цех. Пол — железный, весь в масле, упасть можно только так. Потом — по узкому коридору, в самый конец. Там женский душ, а напротив — мужской. В предбаннике на полу — склизкие деревянные подставки. Их застилают газетами, а то противно становиться голыми ногами. В душе — рыжие ржавые краны и размазанное хозяйственное мыло в мыльницах. Работяги все моются хозяйственным — нормальным масло и мазут не отмоешь.
Полдня я убиваю на всякую ерунду — оформляюсь, расписываюсь в бумагах, читаю инструкции, потом иду к инженеру по технике безопасности на инструктаж. Два часа жду под дверью, пока он ходит по цехам. Приходит почти перед обедом — маленький, лысый, очки на носу.
— Инструкции читал?
— Читал.
— Раз читал, значит, все знаешь. Иди, трудись.