Но, с другой стороны, его собственное положение не так уж сильно отличалось. Он считал, что оно лучше, чем у инженеров, выполняющих фактическую работу. Но на самом деле он был немногим больше, чем просто рассыльный с золотыми эполетами. — Он резко сел. Что, черт возьми, происходит? Что это за мысли? Ведь он занимает важный пост — очень важный пост. Без его координирующих усилий XB-91, по крайней мере, еще год не был бы построен. Рядовому инженеру требовалось умение делать расчеты, но ему, на его посту, кроме этого, кроме умения разбираться в технике требовалось обладание и административными качествами. — Мысли Монтгомери на мгновение утонули в водовороте замешательства. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, цепляясь за единственно правильную концепцию, что его роль в качестве офицера связи при строительстве XB-91 была ключевой, весьма способствующей успеху. Он должен был цепляться за эту идею. Это внезапно приобрело огромное значение.
А потом все исчезло. Вихрь паники в голове. Он чувствовал себя так, словно пытался поднять что-то давно потерянное и вдруг увиденное. Но оно исчезло, и он увидел то, что появилось:
Он был не просто таким, как Додж, он был еще хуже. Он притворялся инженером. Додж не стал притворяться.
У него была степень инженера, но он не был инженером. Он никогда им не был. Он знал формулы и мог найти что-то в справочниках, но новая, сложная проблема, которая не имела решения в справочнике, повергала его в панику. Никто из таких как он, которые объясняли настоящим инженерам, что тем нужно делать, не смог бы выполнить эту работу самостоятельно, если бы она была передана им.
Да, рядовому инженеру требовалось умение делать расчеты, но ему, на его посту, кроме этого, кроме умения разбираться в технике требовалось обладание и административными качествами, — и он гордился этим всегда. Это было все, что у него когда-либо было. — А теперь у него не было даже этого, стало видно, что это он подсознательно заставлял себя никогда не признавать раньше тот факт, что он был фальшивкой, фальшивкой, совершенно фальшивым фасадом, скрывающим невыносимую некомпетентность. Он наклонился вперед, закрыл лицо руками и заплакал.
Паника утихла, и наружу медленно просачивался все нарастающий гнев. Он посмотрел на панели Зеркала, осознав, что машина имеет отношение к этому болезненному, пронзительному узнаванию себя, которое пришло к нему. Он почувствовал давление гарнитуры на свой череп и, сорвав ее одним движением, швырнул в панель, разбив метровое лицо и разломав наушники. Полетели осколки, но гнев не утих, и ему захотелось разнести по кирпичику весь Институт. Но Додж сделает это лучше, подумал он с некоторым удовлетворением. Он, Додж и Спиндем — они действительно разнесут это место на части, когда придет время.
Майор тихо вышел из комнаты, никого не встретив, покинул территорию и сел в свою машину. Вернувшись в отель, немедленно позвонил полковнику Доджу. Соединение произошло мгновенно.
— Монтгомери, — назвался он. Был задействован шифратор, и разговор продолжился:
— Сегодня я впервые заглянул внутрь. Я думаю, что Спиндем должен прибыть сюда немедленно.
— Минутку, я хочу, чтобы доктор это услышал.
Раздался щелчок и мгновение тишины, затем Додж попросил майора продолжать.
— У них есть машина, — сказал Монтгомери. — Нечто изобретенное явно по заказу Инквизиции. Я вынужден был сбежать от этого монстра. Мне казалось, что я схожу с ума. Я готов поспорить, что многие отсюда угодили прямо в сумасшедший дом.
— Но как это работает? — спросил доктор Спиндем.
Внезапно Монтгомери пожалел, что позвонил. Он чувствовал, что гнев иссяк и больше говорить об этом нет сил, и устало ответил:
— Я не знаю. Это просто овладевает вашим разумом, и внезапно вы убеждаетесь, что все, что вы когда-либо делали, было неправильным, и в вас самих нет ничего правильного.
— Ты собираешься вернуться туда? — спросил полковник Додж.
— Не делайте этого! — воскликнул Спиндем. — Я выезжаю завтра и ничего не предпринимайте, пока я не приеду. От этого может зависеть ваше психическое здоровье.
— Не волнуйтесь, — сказал Монтгомери. — Я больше ни за какие коврижки не буду совать голову в эту петлю.
Он спустился на пляж, лучи послеполуденного солнца ласкали глаз, и вдруг его затрясло до дрожи. Он бросал камешки в морских чаек, кружащихся над скалами, с силой топал ногами по песку, но дрожь в мышцах не унималась.