Он начал смеяться, сначала медленным смешком, который быстро перерос в почти неконтролируемые спазмы, граничащие с истерикой, когда он полностью увидел всю нелепость этой «тяжелой жизни».
Постепенно смех стих. И паника вернулась. Не такой сильная, как в первый раз, но она была. Он почувствовал себя беспомощным и одиноким. Можно было посмеяться над собой за то, что он вел себя как дурак, но это не меняло того факта, что он делал все, что мог в тех обстоятельствах. Он был некомпетентен. Он никогда не смог бы стать инженером, как Сорен Гандерсон, даже если бы признал, что он дурак-дураком. Ничто не могло изменить реальную картину его неадекватности.
«Но почему?» — спросил он себя. Паника, казалось, немного замерла и потеряла часть своей ярости, когда он исследовал черный экран, где скрывались его тени. Он не был идиотом. Еще в школе его пометили, как и сказал Вульф. Они провели ему тест на уровень интеллекта и прикрепили этикетку. Но этот IQ был очень большим, гораздо выше среднего. И несмотря на это, он был полным неудачником. Или, может быть, из-за этого? Он задумался. Когда-то он испытывал жалость к тем, у кого IQ был намного ниже его. Но теперь они были более успешными чем он. Он вспомнил, что было проведено исследование о неудачниках с высоким уровнем интеллекта, изучался вопрос о причинах этих неудач. Ему было интересно, что выяснили исследователи. Вероятно, ничего.
Человек должен уметь отвечать на свои собственные вопросы, но, насколько он мог видеть, ответа не было видно.
Он старался все делать правильно в школе, с первого и до последнего дня. Высшие награды, на всем протяжении. Они одобрительно гладили его по голове, как будто он был домашним щенком. В школе его, как любимчика учителей, недолюбливали.
Гомеостатический контроль, сказал доктор Нэгл. Что это вообще значит? Какие меры контроля он согласился принять в школьные годы? В этой концепции не было никакого смысла.
Он задохнулся от внезапной беспомощности, как будто черный поток хлынул на него, он сидел прикованный, не в силах пошевелиться. Черные волны захлестывали его. Его тело напряглось вверх, словно в поисках воздуха, затем он рухнул перед потоком, бормоча и всхлипывая от ужаса.
Он не знал, как долго пролежал так. Казалось, прошла целая вечность, пока в ушах у него стоял шепот листьев, а перед глазами мелькали страницы с яркими краями. Листы календаря всех дней и страницы всех им прочитанных книг. — Но это было совершенно безумно. В школе не было этого ужаса. Там было тепло и дружелюбно и учителя закрепили в его сознании каждый из десяти тысяч крошечных гомеостатов, чтобы он никогда не выходил за общепризнанные рамки. Он был любимчиком учителей с IQ гения.
И за то, что он осмелился заглянуть за их профессиональные улыбки и понаблюдать за маленькими машинами, которые они прикрепили к его коре головного мозга, они потрясли сейчас его этим ужасом.
Он не мог этого вынести. Он кричал, чтобы они прекратили. Он обещал, что больше не будет смотреть в Зеркало. Будет верить, что они любят его, и никому не расскажет о маленьких машинах в своем уме.
Черные волны отступили. Он сел, весь мокрый от пота. Капли упали с его подбородка на рубашку спереди. Он ошеломленно открыл глаза и взглянул на панели Зеркала. «Я схожу с ума», — тупо подумал он. — « Машина сводит меня с ума — Нэгл, Беркли и Вульф выяснили, зачем я здесь. Вот и все. Они знали, кто я такой и что Додж послал меня. Я был дураком, думая, что они так легко меня впустят. Они настроили машину так, чтобы она сделала из меня болтливого идиота, и когда они закончат с ним, никто не поверит ни единому его слову об Институте».
Он уставился на панели. Если бы он только мог дотянуться туда и разбить что-нибудь, чтобы выключить его. Но он не мог встать. Все его силы иссякли. Может быть сможет, через минуту — если просто посидит здесь, ни о чем не думая.
Он смутно припомнил, как Вульф сказал, что все, что ему нужно сделать, это снять головной убор, и машина выключится. Эта мысль снова повергла его в панику. И он не стал этого делать. Он должен выяснить, а вдруг Зеркало все-таки сможет вернуть ему веру в себя, пусть для этого придется здесь сидеть вечно. Он не мог удержаться от мыслей. Он не мог отделаться от мысли, что что-то пошло не так. Что-то ужасно неправильное произошло где-то в его жизни. Он должен был выйти из школы компетентным и способным — а он вышел неудачником. Не имело значения, чья это была вина. Важно было то, почему это произошло. Он делал все, что они ему говорили. Все до единой вещи.