Он даже позволил им приглушить его восхищение новыми мирами, его желание изучить их, изучить астрономию, геометрию и алгебру. Он кое-что знал об этих науках до того как пришел в среднюю школу и ожидал, что это будет открытием двери в яркие, новые миры.
Но маленький, похожий на мышь мистер Карлинг смотрел на это иначе. Для него в этом не было никакой тайны или магии. Как только занятия в школе заканчивались, он переодевался в хороший коричневый костюм и отправлялся продавать готовые костюмы мужской одежды. Иногда он даже во время урока показывал образцы костюмов одному из других учителей.
Юджин Монтгомери успешно решал элементарные задачи, даваемые мистером Карлингом, и все время получал одни пятерки. Эти задачи не имели никакого отношения к миру абстрактной красоты и света, который ему виделся до встречи с мистером Карлингом. Мистер Карлинг убедил его в том, что польза от математики только в том, чтобы производителю узнать, сколько совков для мусора он может выдавить из определенного количества листового металла, и нефтяным компаниям узнать, сколько судов им понадобится, чтобы перевезти столько-то нефти через океан. И Монтгомери отказался от желания познать мир абстрактной красоты и света.
Мистеру Понду, учителю физики не нравился беспорядок в физической лаборатории — поэтому во время курса не было никаких лабораторных работ.
Мисс Томпсон, не могла объяснить, зачем нужно составлять схемы английских предложений, но для нее он послушно это делал.
Профессор Адамс постоянно прерывал свои лекции по статике замечаниями о высокой ответственности инженера по отношению к своей профессии и следил за тем, чтобы решались только стандартные задачи.
К каждому из них он приспосабливался сам. Они изливали все свое видение мира в лекциях и текстах. Он вернул его им таким же на экзаменах и чтениях. И они похвалили его за высокую ученость.
И никто никогда не спрашивал: «У тебя есть идея получше этой, Юджин Монтгомери?»
Никто никогда не спрашивал, есть ли у него вообще какие-нибудь идеи. Казалось, это не имело значения. До тех пор, пока он мог функционировать как ментальная кирпичная стена, отражая все, что они выдавали, этого было достаточно.
Но это было приятно — тепло, дружелюбно и приятно. Он помнил те годы как лучшие в своей жизни. Там не было никакого ужаса. Это было бы абсурдно. — Теперь же медленные, темные волны страха плескались на краю его сознания. И он знал, почему это было так — да, потому что он осмеливался оценивать то, как его учили. Темные, плещущиеся волны были альтернативой послушному повиновению и поглощению всего, чему его учили. Он бы заставил себя пропускать поучения учителей мимо ушей в те школьные годы, если бы осмелился позволить себе думать, что мистер Карлинг был старым дураком, глухим, немым и слепым к чуду прекрасной науки, которую он убивал. В их классе, возможно, нашлась бы дюжина человек, которые по достоинству оценили бы свет и красоту математики, если бы им эту красоту показали должным образом.
Но мистер Карлинг позаботился о том, чтобы они никогда этого не увидели. Своей неуклонной неуклюжестью, которая сама по себе была пиком эффективности, он ослепил их до невозможности.
И в этом была его цель, подумал Юджин Монтгомери с внезапной мучительной яростью. Все это знали. Директор Мартин, Школьный совет, все в школе — не было никого, кто не знал бы о том, как преподает маленький продавец костюмов Карлинг. И они ничего с этим не делали.
Гомеостат. Он надежно, плотно закрепил в своей голове маленький гомеостат, который говорил ему, что он не должен видеть красоту математики — она ведет слишком странными путями в слишком странные миры. Что это уродливая вещь, которую он должен ненавидеть.
Монтгомери понимал происходящее и никак не мог на это повлиять, не мог изъять гомеостат. Попытавшись мысленно это сделать, он моментально стал жертвой паники. Теперь, с помощью Зеркала, он мог наблюдать, как она подкрадывается к нему, чувствовать, как она течет по его венам, — и изо всех сил старался не поддаваться ей. Вскоре он почувствовал, что он уже в силах смотреть на этот внутренний кошмар, и постепенно темные плещущиеся волны стали отступать, пока все они не исчезли.