ГАИ появилась как по заказу, не дав мне времени на обдумывание сложившейся ситуации. Старший лейтенант милиции, едва Альбина заговорила с ним, замахал рукой перед своим крупным носом, отгоняя запах алкоголя. Даже водительских прав не потребовал, указал на заднее сиденье своего "газика".
- Садитесь туда, - приказал строго и повернулся ко мне. - И вы тоже.
- А моя машина? Пьяно запротестовала Альбина.
- Ничего с ней не случится. Вон сержант поведет, - указал старший лейтенант на вылезшего из "газика" рослого и крутоплечего милиционера. Еще один гаишник, старшина, оказался на заднем сиденьи, севший между нами.
Альбина успела шепнуть мне:
- Не бойся, папа выручит нас.
Когда машина тронулась, она вызывающе обратилась к старшему лейтенанту, сидевшему за рулем:
- Послушай, козел, сколько ты хочешь?
- Миллион, - повернувшись, осклабился гаишник. - За аварию. И миллион за "козла".
- А понос не прохватит?
- Не-е, у меня желудок крепкий, - не обиделся старший лейтенант.
- И свинец переварит? - Похоже, авария и появление гаишников протрезвили Альбину.
- А это уже угроза, мадам, - снова повернул к нам свое квадратное лицо с приплюснутым носом сифилитика старший лейтенант. - При исполнении, Вот старшина и капитан свидетели. Слышали? - глянул он на меня.
Я отвернулся. Мысль, кто это люди и что за спектакль здесь разыгрывается, буравила мне мозги, и я хотел разгадать их дальнейший ход, чтобы выработать тактику своих действий. Ведь если это политическая авантюра, то каждое мое слово будет иметь международный резонанс. Сколько в прессе националистов льется сейчас грязи на наши Вооруженные Силы, на офицеров и солдат "оккупантов", якобы ведущих себя с местным населением по-варварски. Что они могут приписать мне, в чем обвинить? На вымогателей, по поведению старшего лейтенанта и старшины, мало похоже. Да и везут нас по Пушкинской улице в обратную сторону от дома Петрунеску - там в день знакомства с Альбиной, когда ехали на пляж, я видел будку ГАИ.
После обоюдных угроз Альбины и старшего лейтенанта разговор прекратился, и мы ехали минут пятнадцать молча. Вот и бело-голубая будка с остекленным верхом - пост ГАИ, - откуда все хорошо просматривается; с телефонами, мегафоном, скрученной в колесо острозубой лентой задержания.
В будке находилось ещё двое гаишников, капитан и мужчина в штатском. Старший лейтенант доложил им что-то на своем языке, и капитан, отрекомендовавшись нам старшим инспектором ГАИ Добричем, потребовал документы. Потом заставил дуть в пробирки и приказал мужчине в штатском:
- Составляйте акт и в вытрезвиловку.
- Да вы что? - снова разъярилась Альбина. - Сами пьяные, легаши проклятые. Пустите меня к телефону.
К телефону её не пустили. Я в спор не встревал, догадавшись, что "вытрезвиловка" это только завязка: не для того разыгрывался так тщательно спектакль, чтобы ограничиться наказанием за управление автотранспортом в нетрезвом виде.
- Они и дорогой нас оскорбляла, - кивнул на Альбину старший лейтенант, - и взятку предлагала.
- И это запишите, - приказал мужчине в штатском капитан.
Когда акт был составлен и мне сунули его подписать, я попросил разрешения у капитана позвонить в часть.
- У нас здесь не телефонная станция и не бюро добрых услуг, - отрезал капитан.
- В таком случае, акт я подписывать не стану.
- А это и не обязательно. Вон сколько здесь свидетелей, обойдемся и без вашей подписи.
Зазвонил телефон. Капитан снял трубку.
- Добрич слушает... Кого, кого?... Девочку лет семи? Насмерть?.. Повторите на какой улице и во сколько? - Слушал ещё с минуту и, положив трубку, грозно посмотрел на меня. - По какой улице вы гнали?
- Не гнали, а ехали в пределах сорока километров. По Пушкинской.
- А на Гоголя были?
- Были.
- И почему оттуда свернули?
- Потому что девушка живет на Пушкинской.
- А не потому ли, что сбили семилетнюю девочку?
Вот она кульминация спектакля, в которой отведена мне главная роль! Я не ответил, зная, что любое самое искреннее и убедительное слово будет повернуто против меня.
11
К вечеру разразилась гроза, первая гроза в этом году, услышанная мною; не наша, московская, а южная, субтропическая, оглушающая многоярусными раскатами, содрогающими небо и землю, со сверкающими вдоль и поперек молниями, выхватывающими ослепительными вспышками черные, бурлящие вулканическими извержениями облака, мчащиеся над домами на бешенной скорости, гнущие и ломающие деревья, срывающие крыши, поднимающие с земли тучи мусора и пыли, хлещущие ими по громадным стеклам постового домика гаишников.
Потом хлынул ливень, да такой, что в метре ничего не видно. По асфальту бурлящим потоком понеслась вода, и все вокруг превратилось в единую гудящую, шипящую, несущуюся неведомо куда лавину. И кроме шума и гула, перекрываемого временами раскатами грома, никаких звуков. Капитан, старший лейтенант и мужчина в штатском молча сидели у стола, устремив взгляд в окно. Водитель "Волги" и пассажиры, подписав протокол, успели уехать до грозы, сержант увез Альбину неизвестно куда, а за мной должна прибыть "специальная машина", как с ехидцей пообещал капитан, и я сидел и ждал, глядя на спины моих притихших узурпаторов, желая лишь одного - чтобы гроза разнесла весь этот пост с его обитателями.
Гроза и ливень бушевали с полчаса, а когда перестало греметь и лить, вода ещё долго бежала по асфальту, по тротуару, газонам, журча, как в половодье.
Капитан первым поднялся из-за стола и, глянув на меня с презрительной усмешкой, сказал, не скрывая злости:
- Доблестное советское офицерство. Мало того, что девчат наших развращаете, детишек ещё давите. Вешать таких надо без суда и следствия.
- Вешать, конечно, легче и проще, чем доказать виновность невиновного, - ответил я не ради оправдания, а чтобы хоть немного прояснить обстановку, узнать, чего они от меня хотят и не попасть в новую ловушку.
- Кроме красных "Жигулей" в шестнадцать десять на "Гоголя" никаких машин не было.
- И никакой семилетней девочки, - дополнил я. - Требую, чтобы вы немедленно сообщили в военную автоинспекцию и начальнику Варкулештского гарнизона. Вы обязаны это сделать.
- Требовать у себя, в Москве, будешь, а мы ничем вам, москалям, не обязаны. А коль пришли непрошено, соизвольте соблюдать чужие законы и чужие обычаи.
Теперь подоплека затеянной провокации окончательно прояснилась. Да, шуму будет много: "советский оккупант разъезжал с девицей легкого поведения в нетрезвом состоянии, задавил семилетнюю девочку и совершил наезд на другую машину, причинив ей значительный ущерб..." Свидетелей они за деньги найдут дюжину...
Голова моя шла кругом, и мысли роились, как пчелы у внезапно закрытого летка, натыкаясь на узколобую, плосколицую физиономию капитана с холодными глазами потенциального убийцы. Временами хотелось броситься на него и его сподвижников, бить, давить сколько хватит сил. Но разум сдерживал: погибнуть в этой ситуации самый глупый выход. Важнее не потерять выдержки, выждать пока не появится более надежный вариант выпутаться из этой истории...
За мной приехали, когда уже стемнело. Небо очистилось от облаков, и напоенный озоном воздух заставил меня ещё острее ощутить безвыходность своего положения: тюремную камеру, унижения, издевательства - "черный ворон", крытая, с зарешеченными окнами машина одним видом развеяла все мои надежды. Из машины вышли двое здоровенных молодчиков в милицейской форме с автоматами и повели меня к открытой задней двери металлического фургона, как преступника. Едва я переступил подножку "Ворона", как на меня дохнуло отвратительным запахом мочи и блевотины. Дверь сразу захлопнулась, и я в темноте успел нащупать скамейку и сесть, едва не грохнувшись на пол от резкого рывка машины.
Темнота оглушила, придавила меня, и я, раздавленный, униженный, задыхающийся от зловония, вцепился руками в скамейку, ощущая как по лицу и шее покатились ручейки пота.