В эти часы на КП дежурит один из моих подопечных, Петря Супруне. Ему тоже не сидится в будке - небольшой кирпичной пристройке к забору у массивных железных ворот и узенькой калитки, сквозь которую может пройти только один человек, - и он то выходит покурить, то расхаживает по дороге у ворот, иногда выглядывает в калитку. Возможно кого-то поджидает. Стараюсь на глаза ему не попадаться, подозреваю, что в группу он зачислен, чтобы приглядывать за мной. Он или Мирча. А возможно и оба - частенько вижу их рядом с собой, а однажды чуть не расшиб Мирче лоб дверью своей комнаты: открыл, а он в коридоре потирает руку - по ней пришелся удар. Он смутился и объяснил:
- Я к вам, господин сенсей. Хотел попросить вас... У меня в Кошевицах жена, а я месяц без увольнения...
Лицо в бурых пятнах - волнуется. И не потому, что нарушил приказ Комрада, запретившего отпускать его к суженой, пока не овладеет самыми простыми упражнениями на спортивных снарядах...
Приглашаю его в комнату, усаживаю за стол, на котором только что составлял план занятий.
- Чаю хотите? - И не ожидая ответа, иду в кубрик за кипятком, давая ему возможность посмотреть, чем я занимаюсь и что у меня в комнате. Потом за чаем мирно беседуем и я расспрашиваю его о семье. Выясняю, что женился он недавно, полгода назад, что жена красавица, живет одна в доме, построенном её родителями - она у них единственная дочь. Жена пока нигде не работает - здоровье не позволяет, неудачно аборт сделала, - потому Мирча и волнуется за нее, желает навестить...
Еще раньше из подначек товарищей Мирчи я понял, что он крепко любит жену и страшно ревнует, особенно к своему земляку Петре.
Я пообещал Мирче поговорить с Комрадом. И поговорил.
- Нет, - категорично отрезал Герпинеску. - Пока не сгонит лишний жирок пусть и не намыливается к своей любезной...
Около одиннадцати Петря открыл калитку, и в неё вошла девушка в легком цветастом платье, сильно укороченном и с большим вырезом на груди, из которого, казалось, вот-вот вывалятся крупные груди. На загорелом плече висела большая кожаная сумка с заграничной этикеткой.
Курсант и девушка отошли от проходной к яблоне. Девица сняла сумку и поставила около ног, а Петря, ухватившись за ветку, вплотную приблизился к ней, касаясь рукой то плеча, то талии, что-то говорил, видимо смешное: девушка весело хохотала и кокетливо отстраняла руку.
У меня мелькнула догадка, что это жена Мирчи. Но что-то она не спешила к мужу...
Чтобы удовлетворить свое любопытство, я вышел из укрытия и направился к проходной: ко мне тоже могли приехать знакомые, тем более Альбина обещала навестить в скором времени.
Петря увидел меня издалека, а точнее увидела девушка и предупредила его. Он убрал с талии руку и отстранился. Подождал пока я не подошел к проходной, крикнул:
- Господин сенсей, у вас увольнительная?
- Нет. Меня никто не спрашивал? Ко мне должны приехать.
- Пока никого не было.
Я повернулся и побрел обратно.
- И я пойду, - сказала девушка на чистом русском.
На молдованку она не была похожа: пышные русые волосы, большие изумрудно-зеленые глаза, аккуратный чуть вздернутый носик, пухлые, в меру подкрашенные губы...
Мой внезапный визит нарушил их идиллию, девушка заторопилась. До меня донесся умоляющий голос Петри:
- Ну подожди ещё немного, Жнночка!
Жену Мирчи звали Жанной. Похоже, Мирча не зря ревновал суженную. Вот если бы он засек их... Только так подумал, как у столовой увидел Мирчу, разгружавшего с напарником машину с помидорами.
- К тебе, кажется, жена приехала, - сообщил я.
- Где? - круглое лицо Мирчи засияло от радости.
- У проходной.
Мирча бросил корзину и, отряхнув свою рабочую робу, припустился к контрольно-пропускной...
4
Утром к нам на занятия по физической подготовке пожаловал сам Комрад. Стоял в сторонке, молча наблюдая как курсанты отрабатывают упражнения на турнике. Когда к снаряду подошел Мирча, Комрад сдвинулся со своего места и подошел к нему поближе. Глаза начальника школы то лукаво щурились, то вспыхивали злым огоньком. Вид у Мирчи и впрямь был далеко не спортивный: до позднего вечера он находился с женой, в комнате для свиданий, где, кроме них, никого не было, и, видимо, переусердствовал супружескими утехами. С трудом он подтянулся три раза, обливаясь потом, и, спрыгнув, стыдливо опустил голову.
- Да, - насмешливо протянул Комрад. - Большой, - он сделал паузу, мешок с дерьмом. - Сердито повернулся ко мне. - И это все, чему вы его научили? А на брусьях что он может? Через коня прыгает?
Я молчал. Слышал от курсантов, что Комрад груб и жесток, в школе все боялись его, но что при мне он позволит себе хамство, не ожидал. Страха я к нему не испытывал, оправдываться или вступать в спор не собирался, давно усвоив, что люди, унижающие человеческое достоинство, как правило тупы, честолюбивы и мстительны. Меня Комрад и без того сели не ненавидел, то презирал, и будь его воля, не только бы не взял в сенсеи, а давно приказал бы повесить на первом же суку. Гладиаторский поединок с моим предшественником, как понял я позже, не случайность, а желание избавиться от меня. Но кому-то и для чего-то я был нужен, и Комрад вынужден был смириться с положением и терпеть меня. Однако дай я малейший повод, он расправится со мной, не задумываясь.
- Так, - многозначительно протянул Комрад и отвел от меня взгляд. Прошелся вдоль выстроившихся у турника курсантов. Остановился напротив Петри. - А что скажешь ты в свое оправдание о дружке и земляке?
Супруне сделал два шага вперед. На лице его я не заметил ни тени страха или смущения.
- Цыплят по осени считают, господин начальник, - ответил он с веселинкой в голосе. - А Мирча, по сравнению с нами, ещё цыпленок, всего третий месяц в школе. Разрешите я за него выполню упражнение?
- Может, ты за него и ещё кое-что выполнишь? - Гнев в глазах Комрада сменился насмешкой. А вот Мирча будто весь накалился до бурого цвета, губы стиснулись в нитку, зрачки сверкают безумием - вот-вот бросится на начальника. - Разрешишь ему, господин Хадырке? Видишь, Супруне, как он ощетинился? Не нравятся ему наши предложения. А может, он и сам подтянется разов десять? Может, он отощал за выходные? А ну-ка принеси его припасы.
Петря нехотя, но энергично зашагал к казарме.
Я догадывался, за чем послал Комрад Петрю и продолжал наблюдать за Мирчей. Гнев клокотал во всем его могучем теле, красными волнами прокатывался по лицу; тугие желваки бугрились на скулах. Но, к радости или сожалению, Бог наградил его могучим телом и далеко не могучим духом. Комрад знал это, потому и изгалялся над ним, уверенный, что он все стерпит, струсит постоять за себя.
Петря принес большой полиэтиленовый пакет, наполненный домашней колбасой, сыром, ватрушками. Комрад вытряхнул все на газету, расстеленную на земле, и приказал Мирче подойти. Поставил лицом перед строем.
- Полюбуйтесь этим замученным, истощенным великовозрастным дитятей, заговорил Комрад со злостью и прежним сарказмом. - Посмотрите как он ослаб, даже подтянуться пяток раз на турнике не может. Поешь, подкрепись, малое чадо, а то тут совсем с голоду тебя уморят.
Мирча набычил шею, уставился в землю. Курсанты с затаенным дыханием ждали, чем все это закончится. И вот что меня удивило: ни на одном лице я не прочел сочувствия. Даже друг его и земляк наблюдал за происходящим с полным равнодушием, если не с любопытством.
- Ну, чего стесняешься? - продолжал изгаляться Комрад. - Колбаски тебе или сырку, сальца или ватрушечки сладкой?
По лицу Мирчи, по шее и жирной груди покатились струйки пота.
Комрад наклонился, взял кусок сыра и ватрушку и сунул к лицу курсанта.