Мир не так уж и велик.
Рабочий до войны, само собой, у него было право на вполне законное возмущение, он мог гневно надувать свои посиневшие от дрянного вина щёки и закатывать мелодраматические сцены в духе Золя...
Решено, за этим дело не станет, всё началось неожиданно, как крапивная лихорадка: красная горячка после очень серьёзных разговоров, к концу выборов, привела его к первому мая, к драматическим событиям на баррикадах, короче говоря, потрепал нервы полицейским, поднял на ноги всю кавалерию, чтобы та покрасовалась своими латами на забитых бульварах, и больше ничего.
Великий пролетарский триумф окаянных простофиль в те времена заключался в обстреле бутылками брони тяжёлой кавалерии, наотмашь, наугад, неистовым шквалом, так чтобы осколки летели во все стороны, от касок, от всего, чтобы у лошадей вся задница была изрезана, вся кожа была исполосована, чтобы они все на дыбы повставали и перевернули с ног на голову эскадрон. Это и был пролетарский триумф. Мне самому нередко доводилось видеть этих бунтовщиков, как сейчас помню. Мимо быстрым шагом шла пехота. Это всё мигом уладило. Народ её любит, пехоту, она хорошо пахнет, приятно выглядит, штыки винтовок оживлённо блестят. Это всё, что нужно толпе, - чтобы кавалерию заменили пехотой. Она терпеть не может лошадиный запах. Тут же начали чесать языками, всё утряслось. Кончилось всё полной неразберихой, неприличным братанием, спорами, безалаберщиной, бутылкой, за ней другой, свиданиями, облапыванием, ещё одним литром вина, целым чаном.
Немного погодя между гражданскими и знатоками предмета поднялась страшная ругань, началась потасовка, дым коромыслом... из-за сущих мелочей... не сошлись во мнении по поводу экипировки... манер... галстуков... выправки офицеров, внешних форм почтения... 36 порций, говорят, он имел право, полковник... полковые традиции... мужество солдат в походе... сложность передвижения на открытой местности с рыхлой почвой. Настоящие полководцы ещё более, чем Тюренн, одержимы маневрами и крепостями... Толпа, пришедшая поднимать мятеж, вся превратилась в военнослужащих запаса. Она не могла твёрдо сформулировать свои требования. Она забыла всю свою программу, едва завидев пехотинцев. Это была несерьёзная толпа... Но когда она вернулась с бойни !... Ах ! Она уже знала всё, все трюки ! Машины, грозные секреты ! Всем толпам толпа ! Как они заматерели, эти трубадуры ! Не узнать ! Просвещённые ! Вы только поглядите ! "Я тебе расскажу ! Ужасно ! Капитал ! Капиталы ! Тресты ! Огромные ! Да, я тебе расскажу ! я тебе всё растолкую !" Ужасный капитал, и больше ничего ! Ужасный пердёж ! Это всё, что она вынесла из мясорубок 14-го, всем толпам толпа ! только одно слово ! Капитал ! Теперь она носится с ним
как с писаной торбой ! Она больше ни о чём не может говорить ! Капитал ! Всё ! Она больше ничего не понимает ! Это конец ! Не больше одной мысли сразу !... Не больше одного слова сразу !... Зато до посинения !... Чтоб она сдохла вместе с ним ! Капитал ! Она больше ни о чём не может говорить ! Капитал ! И двести семей ! Не больше одной мысли, одной ненависти сразу ! Капиталистический вампиризм ! Выжимка человеческих страданий !... Все аксессуары демагогической комедии... Чудовищная и отвратительная иеремиада, которая в Европе уже ни на что не даёт ответов...
Толпы демократов, кривляк, притворщиков, самонадеянных, прогнивших от лести, прогнивших от чернил, архипрогнивших, накачанных зловонием и испражнениями пропаганды, еврейской и масонской ложью, обученных евреями и ложами хамству, материалистической мелочности, вечным требованиям, вечному вымогательству и попрошайничеству, обречены на смерть.
Вся эта булавочная фабрика абсурдной, напрасной ненависти может быть смыта только кровью.
С тех пор, как толпа обрела власть, она ни разу не меняла пластинку: Капитал ! Капитал ! Капитал ! Ка ! Ка ! Пи ! Пи !
Народ - это монстр с булавочной головой, в которой сразу может поместиться только одна избитая фраза, один измусоленный припев. И достаточно.
Он всё ещё пережёвывает то, что он мямлил до 14-го. Не больше одной ненависти сразу... заученной ценой таких усилий, таких адских страданий, что он уже никогда не сможет с ней расстаться.
Он будет обожать свой припев до самой смерти. Только после следующей бойни, будет чудом, если он её переживёт ! мы услышим, как он горланит что-то новое.
"Смерть евреям ! Долой ложи ! Вставайте, арийцы !" Но уже, конечно, будет поздно. Улыбки сползут с лиц. Когда до него, до народа, доходит, всегда уже бывает поздно, слишком поздно, после пяти, десяти, двадцати лет войны, пяти, десяти, двадцати миллионов убитых.