В городском совете Кармартена совершенно забыли о том, что им нужно что-то решать со школой, и советник Эванс с Мерлином под ручку прошлись по городской площади, направляясь выпить в таверну «У старого ворона».
На стене школы, выходящей на рынок, в ряду мемориальных табличек разной степени древности, сообщавших, что король Артур даровал школе какие-то земли, король Ричард удостоил школу многих привилегий и тому подобное, появилась новехонькая табличка — с красивой надписью сильно готическим шрифтом и очень неудобочитаемая. Она гласила, что Министерская комиссия, побывав в этом году в школе в Кармартене, приняла единодушное решение… тут глаза уставали от готических букв, однако всякому было очевидно, что школу решено было, понятное дело, наградить, объявить ей благодарность и так далее. Под стеной стоял Дион Хризостом и подогревал уверенность горожан в том, что табличка содержит похвальные слова в адрес школы; бросая благоговейный взгляд на табличку, тоном сдержанной гордости он говорил: «Да, вот, побывали, удостоили… Теперь на новом уровне преподаем…».
На самом деле, если преодолеть сложности шрифта и вчитаться в надпись, выяснялось, что школа решением инспектирующих комиссий от такого-то числа должна быть закрыта. Но, поскольку никто не в состоянии был прочесть больше двух строк, все с уважением кивали и говорили: «Да, такое солидное учебное заведение!.. Вот бы и нашего туда отдать…». А поскольку новая табличка висела в ряду других позеленевших, запавших глубоко в стену бронзовых и медных табличек и даже вскоре уже ничем не отличалась от них, то напрашивалось подозрение, что все древние таблички тоже на самом деле примерно такого же содержания, просто никто никогда в них не вчитывался.
В первых днях июня профессор Орбилий собрался наконец открыть обещанный песочного цвета кувшин с записью речи из покоев Цезаря. Он уже протянул руку вытащить втулку, когда заглянувший к ним Мерлин опрометчиво сказал:
— Ну, что ж у вас все так буднично? Ведь это же экзамен, конец года. Да и кувшин этот… давно вы его приберегали.
— Вы хотите, чтоб я обставил это поторжественнее? — уточнил Орбилий. — А что вы посоветуете?
— Ну, вы хотя бы, что ли, речь произнесите, — посоветовал Мерлин и ушел, не подозревая о последствиях своего мимолетного вмешательства. Он ведь не знал, что Орбилий будет строить речь по всем правилам, и поэтому она продлится три часа.
Студенты, должным образом подготовленные этой речью к торжественному событию, предвкушали его с отчаянным благоговением и трепетом. Все твердо знали имена всех соратников Цезаря и были знакомы с текущими политическими событиями так, как если бы провели годы в пересудах возле Колизея, где римские граждане злословили, перемывали косточки своим политикам и разбирали каждый их чих. Орбилий провел рукой по шероховатому боку кувшина, еще раз полюбовался надписью, нацарапанной на нем старшекурсниками, и величественным жестом вынул затычку.
Сначала было тихо. Затем кто-то капризным голосом попросил заменить ему постельную грелку, так как прежняя уже остыла.
— Это не Гай Юлий Цезарь, — быстро сказал Орбилий. — Это Гай Юлий Цезарь Октавиан, что, впрочем, тоже прекрасно. Слушайте во все уши!
Через несколько секунд Орбилий распознал и собеседника Августа и оповестил быстрым шепотом:
— Он говорит с Азинием Поллионом. Это историк, умница, энциклопедист, автор исторического труда о гражданских войнах. Вам повезло. Слушайте!
— …гладкая, сочная, с пышными формами, — говорил Октавиан Август.
Все некоторое время послушно вдумывались в его дальнейшую речь.
— Uber — это какая? — прошептал Горонви.
— По-моему, пышногрудая, — отвечал Дилан. — Во всяком случае, uber — это вымя. В общем, с роскошным бюстом.
— Они хвалят какую-то гетеру. Говорят, что услаждает не хуже, чем сама Сапфо, — прошептала старательно вслушивающаяся Керидвен.
Тут вмешался Орбилий.
— Они используют эти термины: и lenitas — гладкость, и ubertas — сочность, и gracilitas — изящество, — как риторические эстетические категории при оценке писательского стиля. Они говорят о Вергилии.
— А как же gravitas? — с недоверием переспросил Ллевелис.
— Весомость, значимость, — отрезал Орбилий, краснея, как рак.
— А-а… а я уж думал — ядреная эта гетера, — искренне сказал Ллевелис.
— Какая гетера? — простонал Орбилий. — Они обсуждают достоинства поэмы!..
Азиний Поллион опять что-то сказал.
— Все члены ее соразмерны, — прошептал Гвидион.
— Membrum — это не только член тела, но и составная часть произведения, — поспешно сказал Орбилий.