– Иди, выспись в моей постели. Утром и тебе все происшедшее покажется сном.
Медоуз поплыл, словно в трансе, вслед за исчезнувшими неграми.
– Что такое спиритизм, сэр?
Хотчкис с готовностью объяснил. Мальчик улыбнулся, ничего не сказал в ответ и сменил тему разговора.
– В бурю в деревне погибло двадцать восемь человек.
– О боже, неужели это правда?
– Я их видел, они под снегом – рассеяны по всей деревне.
– Ты видел их?
Сорок четвертый пропустил мимо ушей вопрос, прозвучавший в слове, на котором было сделано особое ударение.
– Да, двадцать восемь.
– Какое несчастье!
– Несчастье?
– Конечно, что за вопрос?
– Я не имею представления об этом. Я мог бы их спасти, если бы знал, что это желательно Когда вы захотели, чтоб я спас того человека под навесом, я понял, что это желательно, обыскал всю деревню и спас остальных заблудившихся – тринадцать человек.
– Как благородно! И как прекрасно – умереть, выполняя такую работу! О, дух священный, я склоняюсь перед твоей памятью.
– Чьей памятью?
– Твоей, и я…
– Так вы принимаете меня за усопшего?
– Усопшего? Ну, разумеется. Разве это не так?
– Конечно, нет.
Радость Хотчкиса не знала границ Он красноречиво изливал ее, пока не перехватило дыхание, потом помедлил и взволнованно произнес:
– Пускай для спиритизма это неудача, да, да, – неудача, но, как говорится, выбрось это из головы и – добро пожаловать! Я бог знает как рад твоему возвращению, даже если расплачусь за него такой дорогой ценой; и черт меня подери, если мы не отпразднуем это событие. Я – трезвенник, в рот не брал спиртного вот уже несколько лет, точнее, месяцев… по крайней мере – месяц, но по такому случаю…
Чайник еще стоял на столе, бутылка, вернувшая к жизни Медоуза, была под рукой, и через пару минут Хотчкис приготовил две порции отличного пунша, «пригодного, на худой конец, для человека непривычного», как он выразился.
Мальчик попробовал пунш, похвалил его и поинтересовался, что это такое.
– Как что? Господь с тобой! Виски, разумеется! Разве не узнаешь по запаху? А сейчас мы с тобой закурим. Я сам не курю, уж много лет как не курю, ведь я президент Лиги некурящих, но по такому случаю! – Хотчкис вскочил, бросил полено в камин, помешал дрова, и пламя забушевало; потом он набил пару ореховых трубок и вернулся к гостю. – Вот, держи. Как здесь хорошо, правда? Ты только послушай, какая буря разыгралась! Ух, как завывает! А у нас до того уютно – словами не описать!
Сорок четвертый с интересом рассматривал трубку.
– Что с ней делать, сэр?
– Ты еще спрашиваешь? Уж не хочешь ли ты сказать, что не куришь? Не встречал еще такого парня. Чего доброго, скажешь, что соблюдаешь священный день отдохновенья – воскресенье.
– А что там внутри?
– Табак, разумеется.
– А, ясно Его обнаружил у индейцев сэр Уолтер Рэли[12], я читал об этом в школе. Теперь все понимаю.
Сорок четвертый наклонил свечу и прикурил; Хотчкис смотрел на него в замешательстве.
– Ты читал об этом? Видит бог! Сдается мне, ты знаешь только то, что прочитал в школе. Так как же, разрази меня гром, ты родился и вырос в штате Миссури и никогда…
– Но ведь я нездешний. Я иностранец.
– Да ну! А говоришь, как образованный житель здешних мест, даже без акцента. Где же ты рос?
– Сначала в раю, потом в аду, – простодушно ответил мальчик.
Хотчкис выпустил из одной руки стакан, из другой – трубку и, чуть дыша, с глупым видом уставился на мальчика. Наконец он неуверенно промямлил:
– Я полагаю, пунш с непривычки, всякое бывает, может, мы оба… – Хотчкис замолчал и только хлопал глазами; затем, собравшись с мыслями, сказал: – Не мне судить об этом, все слишком загадочно, но как бы то ни было, мы запируем на славу. С точки зрения сторонника сухого закона… – Хотчкис наклонился, чтоб снова наполнить стакан и набить трубку, и понес нечто бессвязное и невразумительное, а сам тем временем украдкой поглядывал, поглядывал на мальчика, пытаясь успокоить свой потрясенный и взбудораженный ум и обрести душевное равновесие.
А мальчик был спокоен, он мирно курил, потягивал виски и всем видом выражал довольство. Он вытащил из кармана книгу и принялся быстро листать страницы.
Хотчкис присел, помешивая новую порцию пунша, и не сводил с Сорок четвертого задумчивого и встревоженного взгляда. Через одну-две минуты книга легла на стол.
– Теперь мне все понятно, – заявил Сорок четвертый. – Здесь обо всей написано – о табаке, спиртном и прочих вещах. Первое место отводится шампанскому, а лучшим табаком признается кубинский.
– Да, и то, и другое – своего рода драгоценность на нашей планете. Но я что-то не узнаю этой книги. Ты принес ее сегодня?
– Да.
– Откуда?
– Из Британского музея.
Хотчкис опять сконфуженно заморгал глазами.
– Это книга новая, – пояснил мальчик – Она лишь вчера вышла из печати.
Снова сконфуженное моргание Хотчкис принялся было за пунш, но передумал, покачал головой и опустил стакан. Потом открыл книгу якобы для того, чтобы глянуть на обложку и шрифт, но тут же захлопнул ее и отложил в сторону. Он разглядел штамп музея, датированный вчерашним днем. С минуту Хотчкис нервозно копошился с трубкой, потом поднес ее дрожащей рукой к свече, просыпав при этом часть табака, и смущенно спросил:
– Как ты достал эту книгу?
– Я ходил за ней в музей.
– Боже правый, когда?
– Когда вы наклонились за трубкой и стаканом
Хотчкис застонал.
– Почему вы издаете этот странный звук?
– По-по-потому что я боюсь.
Мальчик потянулся к нему, тронул дрожащую руку и мягко сказал:
– Вот так. Теперь все прошло.
Беспокойство исчезло с лица старого поборника сухого закона, и он произнес с чувством огромного облегчения и довольства:
– Я весь трепещу, ликование пронизывает меня Восхитительно! Ликует каждая клеточка, каждый волосок – это колдовство! О, волшебник из волшебников, говори со мной, говори! Расскажи мне обо всем.
– Разумеется, если вы хотите.
– О, это чудесно! Только сначала я разбужу старуху Рейчел, мы перекусим и сразу почувствуем себя славно и бодро. Я едва на ногах держусь, да и ты, полагаю, тоже.
– Подождите. Нет нужды ее будить. Я сам что-нибудь закажу.
Дымящиеся блюда стали опускаться на стол; он был накрыт в минуту.
– Все как в арабской сказке. И теперь я не чувствую страха. Сам не знаю почему, наверное, из-за магического прикосновения Но на этот раз не ты принес эти блюда; ты никуда не исчезал, я наблюдал, за тобой.
– Да, я послал своих слуг.
– Я их не видел.
– Можете увидеть, если захотите.
– О, я бы все отдал за это!
Слуги сделались видимыми; они заполнили всю комнату. Ладные они были ребятишки – маленькие, алые, словно бархатные, с короткими рожками и острыми хвостиками; те, что стояли, стояли на металлических пластинках, те, что сидели – на стульях, кружком на диванчиках, на книжном шкафу, – дрыгая ногами, тоже подложили под себя металлические пластинки.
– Предосторожность, чтобы не опалить мебель, – спокойно пояснил мальчик, – они только появились и еще раскалены.
– Это маленькие дьяволята? – спросил Хотчкис слегка сконфуженно.
– Да.
– Настоящие?
– О да, вполне.
– Им здесь не опасно?
– Нисколько.
– А мне можно их не бояться?
– Конечно, нечего их бояться.
– Тогда не буду. По-моему, они очаровательны. Они понимают по-английски?
– Нет, только по-французски. Но их можно обучить английскому за несколько минут.
– Это поразительно. Они – извините, что я спрашиваю, – ваши родственники?
– Нет, они сыновья подчиненных моего отца. Вы пока свободны, джентльмены.
Маленькие дьяволята исчезли.
– Ваш отец…
– Сатана.
– Господи помилуй!
Глава V
Xотчкис, разом обмякнув, без сил опустился в кресло и разразился потоком отрывочных слов и бессвязанных предложений; смысл их не всегда был ясен, но основная идея понятна. Она сводилась к тому, что по обычаю, привитому воспитанием и средой, он часто говорил о Сатане с легкостью, достойной сожаления; но это был обычный пустопорожний разговор, и говорилось все для красного словца, без всякого злого умысла; по правде говоря, многое в личности Сатаны вызывало у него безмерное восхищение, и если он не говорил об этом открыто, так то досадная оплошность, но с сей минуты он намерен смело заявить о своих взглядах, и пусть себе люди болтают, что хотят, и думают, что угодно.
[12]