Тяжело вспоминать о родителях. Неудержимо тянуло уехать назад в Волгоград, но я прекрасно понимал, что тем самым подставлюсь и, возможно, подставлю маму с папой. Поэтому, проплакавшись, сжал зубы и постарался убедить себя, что поступаю правильно. Хотелось хотя бы подать весточку родным о том, что жив и здоров, но воспоминания об азкабанском уюте как-то на раз прочищали голову от глупых мыслей и заставляли мыслить рационально. Пройти через ад, провернуть невероятные схемы и всё ради того, чтобы в итоге завалиться на мелочи? Ну уж нет! Родители, они люди взрослые. Да, будут переживать о потере сына, но в итоге смирятся, время лечит. Думаю, если бы мама с папой знали, что весточка им о моём здоровье будет стоить мне этого самого здоровья и жизни, то сами бы сказали никогда и ни за что не вступать с ними в контакт.
Сегодня, пятнадцатого октября 1996 года, в полдень, меня выписали. Мы с мадам Стэнфорд на метро поехали домой. После непродолжительной поездки приехали в район Лондона под названием Северный Финчли. Это, скажем так, не самый респектабельный район, серединка на половинку. Есть улицы, застроенные коттеджами, имеются многоквартирные дома, а есть и вовсе старое жильё и заводы ещё прошлых веков постройки. В некоторых местах лучше не гулять ночью, если ты не местный. В районе, застроенном коттеджами, обычно тихо, поскольку там проживает средний класс. Всё это я выяснил путем множества наводящих вопросов. Конечно, моя «новая мама» отвечала не так прямо, но я, выросший на улицах родного Волгограда, полагаю, что сделал верные выводы. Местность успел оценить визуально, пока шли от метро до дома.
Выяснилось, что женщину, невольно ставшую мне второй матерью, зовут Мэри Жаклин Стэнфорд. Её мама была родом из Франции, поэтому, в отличии от большинства Англичан, она довольно симпатичная. Последнее — исключительно мои выводы. Мужа у Мэри нет, поскольку они развелись с мистером Стэнфордом, когда Джон был ещё маленьким. В итоге после развода, раздела имущества и продажи коттеджа, в котором они с мужем жили, Мэри купила скромную квартиру. Мистер Стэнфорд вообще нас не навещает, живёт где-то в Кардиффе, но исправно платит алименты. Мэри работает поваром в ресторане, поэтому с едой у нас проблем нет, но из-за её графика работы, два дня с десяти утра до полуночи, и два дня выходных, она редко видит сына, лишь во время выходных. Последние дни ей приходилось отпрашиваться с работы, чтобы навестить меня, поэтому следующую неделю мадам Стэнфорд будет отрабатывать отгулы.
Главное, что меня беспокоило — это не быть раскрытым. Мэри очень хотела, чтобы сын был жив и здоров, поэтому закрыла глаза на многие несоответствия в поведении, списав всё на амнезию. Спасибо доктору за разумные объяснения по поводу голоса, прически и амнезии, иначе мне пришлось бы воспользоваться Конфундусом, а это заклинание явно не панацея и имеет ограниченный срок воздействия. Да и кому в здравом уме может прийти в голову, что его взрослого ребенка в больнице могли подменить на двойника? Человек — такое существо, что скорее придумает себе и окружающим сотни оправданий, чем поверит в подобное.
Мы подошли к кирпичному пятиэтажному многоквартирному дому серого цвета. Возможно, кирпич, из которого был построен дом, когда-то был светло-жёлтым, поскольку в некоторых местах под многолетней пылью можно было различить кирпичи желтых оттенков, но в целом создавалось впечатление о доме, как о сером. Наша квартира оказалась в первом подъезде на третьем этаже. Подъезд, как ни странно, оказался чистым и ухоженным. Дом напоминал хрущевку как внешне, так и размерами квартир. Никаких лифтов, исключительно лестница.
У нас оказалась небольшая двухкомнатная квартира, правда, в отличие от хрущевки, комнаты были раздельными. Кухня миниатюрная, примерно шесть-семь квадратных метров, комнаты маленькие, примерно по десять квадратных метров. Моя спальня могла похвастать небольшой застекленной лоджией с видом на ровный ряд коттеджей, перед которыми были ярко-зелёные газоны и ровно подстриженные зелёные кусты, и это в середине октября! Британцы деревьям что, листья на клей "Момент" приклеивают и красят? В общем, моя спальня больше, чем азкабанские апартаменты, и, несомненно, комфортнее, что весьма радовало. Но что убило, так это отсутствие батарей отопления.
— Мам, — протянул я, привлекая внимание мадам Стэнфорд. — Скажи, пожалуйста, а у нас что, нет отопления?
— Конечно, нет, сынок! — с изумлением заявила она, словно так и должно быть. — Отопление — очень дорогое удовольствие, его могут себе позволить лишь богачи, — она говорила медленно и с улыбкой на лице, словно обращалась к маленькому ребенку или умственно отсталому.
— Но… — протянул я. — А как же зимой жить? Холодно же!
Вообще, если быть объективным, то уже сейчас было ни разу не тепло. Градусника найти не вышло, но по ощущениям в доме было в районе восемнадцати градусов по Цельсию. Привык, что у нас кроме лета всегда в хате двадцать три-двадцать шесть градусов. Один раз зимой были жуткие холода, из-за этого у нас уже в середине января закончились дрова, заготовленные на всю зиму. Температура в хате опускалась до плюс пятнадцати градусов. Это была самая ужасная зима, мы ходили по дому в двух штанах и надевали по нескольку пар шерстяных носков. На улице стоял мороз за минус тридцать.
В Волгограде из-за его климатической зоны минусовая температура ощущается гораздо острее, чем на Севере. Волгоградские минус двадцать — это как минус сорок в Сибири, а минус тридцать похожи на предвестник Апокалипсиса. Зато летом, наоборот, тепло ощущается менее остро. Если, к примеру, в Москве в плюс тридцать люди еле выживают без кондиционеров, в Волгограде это считается прохладным летом, а аналогично москвичам жители нашего региона чувствуют себя, когда термометр начинает зашкаливать за плюс сорок пять градусов.
В ту морозную зиму у нас в школе на целых две недели отменили занятия. Я же все эти две недели занимался заготовкой дров. Надевал трое штанов, два свитера, ватную фуфайку, шапку-ушанку, валенки, две пары перчаток, брал топор с ножовкой и шёл к лесополосе возле железнодорожных путей. Пилил тополя, затем распиливал на бревна, которые обвязывал веревкой и волок домой. Дома при помощи стальных и деревянных клиньев раскалывал бревна, затем пилил на циркулярной пиле, которую от мороза периодически клинило.
Вот так выбежишь, одно дерево срубишь, домой приволочешь, забегаешь в хату греться и пить горячий чай. Затем выскакиваешь, раскалываешь бревна, и опять греться. И такая свистопляска с утра и до самой ночи. Работать приходилось, обливаясь потом, растягивая мышцы и натирая мозоли даже через две пары перчаток. Перчатки постоянно приходилось менять на сухие, а мокрые бросать сушиться в духовку в печи. Самая проблема была — не допустить, чтобы в валенки снег попал, тогда хана, валенки приходилось подолгу сушить. Я так в первый день влетел. Пришлось переобуться в зимние сапоги. В них уже через двадцать минут ноги задубели так, что пришлось срочно бежать домой, чтобы не заработать обморожение конечностей.
Тогда помню, срубил здоровенный тополь, в обхвате почти метр и высотой метров пятнадцать. Дерево упало почти возле автомобильной дороги. Пилю, рублю и ничего не слышу за шумом топора.
— Пилишь? — спросил кто-то сзади грозным мужским голосом.
— Ага, — ответил я, не оборачиваясь. Вот ещё, буду отвлекаться от такого важного занятия ради простого разговора.
— Что, сильно холодно? — участливо спросил тот же голос.
— Вообще дубак! — ответил я тогда. — Все дрова, запасенные на зиму, кончились.
— Ну, вообще-то тут нельзя рубить деревья, это защитная лесополоса, — произнёс тот же мужчина.
Помню, я тогда медленно обернулся и застыл в ступоре. Глаза полезли на лоб прямо под козырёк шапки-ушанки, как отвалилась челюсть на лице, замотанным шарфом, никому не было видно. Прямо перед собой всего на расстоянии шага увидел сержанта милиции. На дороге стоял милицейский бобик. Оказалось — я слышал голос милиционера!
— За подобное положен штраф, полмиллиона рублей, — произнёс сержант, чем меня напугал до жути. Но на этом он не остановился и продолжил пугать меня до дрожи поджилок: — Мы должны отвезти тебя в отделение, составить протокол, затем твоим родителям присудят выплатить штраф.