— Мне наплевать, если они мне бойкот объявят, — сказал Саша дрожащим голосом, — но они в самом деле идиоты. Надо же понимать. Ведь если скрыть эту историю, Бранд и совсем изведет Рейзина. Если бы дело шло не о Бранде, я не сказал бы никогда.
Когда мы прощались, Саша сказал:
— А впрочем, я не знаю, может и я плохо поступил. Сам не разберу.
Я успел уже отойти довольно далеко, когда услышал голос Саши:
— Леня, Леня!
Он догонял меня. Я повернулся и пошел ему навстречу.
— А как ты думаешь? — спросил он, не глядя на меня.
— Я… я… Бранд ведь негодяй, — пробормотал я… — Помоему ты хорошо поступил, Саша.
Саша посмотрел на меня, усмехнулся и пошел обратно.
— Ладно, — сказал он.
Я пошел домой, и мне было досадно, что я не сказал Саше сразу, что он поступил хорошо, а стал как-то мямлить. Он мог подумать, что я хитрю.
У нас в классе страшная буза. История с Рейзиным так всех взволновала, что мы только приходим теперь в школу, так собираемся кучками и все об этом говорим.
Иванов предложил подать заявление в отряд.
— Что с ним еще церемониться? — сказал он. — И отцу жаловались, и из школы чуть его не выкинули. Останемся на пятый урок и напишем заявление.
Мы согласились. Мы все страшно злы на Бранда. Что там с ним еще делать. Пусть разберет отряд.
Во время переменок мы рассказали о нашем плане ребятам. Приятели Бранда сейчас же отшились в отдельную группу. Отшились и некоторые девчонки. Но многие согласились подписаться под заявлением.
Витя написал такое заявление:
"Мы, группа ребят (большинство), просим отряд вмешаться и разобрать хулиганские поступки одного нашего парня — Бранда. Хулиганство его такое: он преследует ребят из других наций, больше всего евреев. Одному — Рейзину насыпал за воротник лед, и Рейзин очень болен, мог умереть. Это все — гадость. Просим отряд принять меры".
Мы стали бегать по классу и предлагать ребятам подписаться под заявлением. И порядочно подписалось.
Два дня назад был у нас настоящий суд над Сашей. Я пришел в тот день в школу очень рано, так так мне хотелось поговорить с Сашей. Я почему-то подумал, что он придет рано.
И действительно, как пришел в класс, я увидел его… Он стоял за доской: грудью он оперся о подоконник и близко прислонил лицо к стеклу. Я подумал, что он плачет, но он не плакал. На мои шаги он не оглянулся. Я подошел к нему.
— Саша, почему ты тут стоишь? — спросил я и тронул его рукой.
Он встал с подоконника и посмотрел на меня.
У него был какой-то странный вид.
— Ты больной? — вскричал я.
— Нет, я не болен. Послушай, — заговорил он быстро, — я просто все об этом думаю. Я хотел поступить очень, очень честно. А вышло вот что. Помоему, нельзя выдавать шалость. А это совсем другое… Мы скрыли бы Бранда, и как будто выдали бы Рейзина. То-есть не выдали, — Саша сильно волновался и каждую минуту облизывал губы, — а я знаю — после этого Бранд его совсем бы извел. — Он замолчал, потом посмотрел мне прямо в глаза и спросил — Леня, а ты сказал бы, если бы Петрон спросил тебя?
Я смешался на минутку, так как я немножко думал об этом, но до конца не додумал, вернее я решил, что не знаю, как бы поступил.
Я не мог смотреть на Сашу.
— Я… я… — стал бормотать я, — я, может, не смог бы сказать… Мне тогда показалось, что ты как герой… Ведь ты же знал, как у нас на это смотрят.
— Да, я знал… И я сам боялся, что скажу — не видел… Я изнутри пребольно укусил себе губу… И все заставлял себя, заставлял…
— Ну, ты на это плюнь. Мы тебя все защищать будем, — сказал я.
— Да ребята ведь почти все против меня. Я ведь видел, — сказал Саша и усмехнулся.
В это время в класс стали входить ребята. Мы замолчали.
Среди ребят весь этот день был шум и суета. Говорили, перебегали от одной группы к другой. С ними Саша не разговаривал, хотел показать, что ему наплевать. Но я знал уже, что ему очень неприятно и он даже боится, что его осудят.
Учились мы в этот день плохо. В перемену мы рассказали Марье Петровне, что будет суд.
— А я могу быть? — спросила она и даже не улыбнулась. Обычно взрослые улыбаются так неприятно, если ребята затевают что-нибудь похожее на то, как бывает у них… А она ни капельки.
Мы посмотрели друг на друга и сказали:
— Да, можно, пожалуй.
После уроков мы все остались. Осталась и Марья Петровна.
Для того чтобы не говорили все сразу и не шумели, мы решили, что будут говорить двое за Сашу и двое против. А потом будем голосовать.
Такой порядок предложила Марья Петровна, и мы согласились.
Против Саши говорили Герасимов и Шульц.