Они кричали, что Саша поступил отвратительно, как доносчик, и что в наказание ему надо объявить бойкот, и не разговаривать с ним и не здороваться до тех пор, пока он пред Брандом не извинится.
— Не извинюсь ни за что, — прошептал мне тихонько Саша. — Хоть из школы уйду.
После Герасимова говорил Витя.
Витя вылез красный. По дороге Пирогов подставил ему ногу, так что он чуть не упал.
Он стал у стола Марьи Петровны, засунул руки в карманы и… молчал.
— Ну, говори. — сказала Марья Петровна.
Он смущался, потеребил свои волосы, одернул куртку.
— Ребята! — крикнул он звонко (у него очень громкий голос, его даже за это всегда выбирают у нас делать доклады и читать вслух) — Чевич не виноват!
— Решил! — крикнул Пирогов. В классе раздался смех.
— Вы… вы… ребята, будете глупые, если будете там осуждение Чевичу выносить… Он… он…. он честно хотел поступить… Я это знаю. (Это я успел Вите сказать.)
Он опять замолчал.
Кто-то засмеялся, кто-то крикнул:
— Ну, жарь, чего остыл… — Шульц заорал:
— Эге, сплоховал!
— Я не сплоховал… Вот что… Бранд самый у нас плохой… Когда его не было, у нас не было таких историй… Да… И вы не придирайтесь к случаю…
После Вити говорил Иванов.
— Вы должны решить, ребята, прав или виноват Чевич, — заговорил Иванов. — Конечно, у нас такое правило, что выдавать нельзя. Это правило было и в старой школе… Не в этом дело. А то важно, что Чевич выступил на защиту того, кто слабее. Вы знаете, что Рейзин заболел очень опасно, он даже может умереть. И это сделал именно Бранд.
Иванов остановился, перевел дух, помолчал немножко.
— Постойте, я еще не кончил, — начал он опять, хотя никто и не думал его прерывать. Наоборот, ребята слушали очень внимательно.
— Так вот, почему Бранд сделал это именно Рейзину? Потому что Рейзин — еврей… Бранд мне сам говорил, что "изведет" Рейзина… Ребята! Ведь Бранд еще и пионер… Так поступали в царской школе, а мы, советские ребята, так поступать не должны… Вот и все… Теперь посудите, — Чевич сделал даже хорошее, честное дело… И вы должны сказать, что он прав и никаких бойкотов не заслуживает… Вот… Я кончил…
— Да… А заслуживает бойкота скорее Бранд, — крикнул я…
— Браво, Иванов!
— Оратор!
— Защитник! — закричали ребята с мест.
— Мажет, знаем! Он за Чевича! Приятели! — закричал Герасимов с места…
— И вы приятели Бранда! — крикнул кто-то.
— Тише, тише! — кричала Марья Петровна. — В соседних классах урок… Тише…
Шум поднялся отчаянный. Говорили и кричали все сразу. Марья Петровна кричала — "тише, тише", но никто ее не слушал.
— Бойкот, бойкот! — кричал Шульц.
— Самим вам бойкот! — орал Зархи.
— Ребята, Чевич прав… Молодец он…
— Не всякий бы решился так поступить!
В это время открылась дверь, и вошла какая-то девчонка из 3-й группы.
— Ольга Ивановна просила, чтобы вы так не шумели, мы не можем заниматься, — тихим голосом, вся красная, проговорила она.
Мы сразу затихли.
— Ладно, проваливай, — крикнул кто-то.
— Вот видите, — упрекнула нас Марья Петровна, — во всей школе будут о нас говорить.
В классе стало совсем тихо.
Вдруг встает одна девчонка, Гринева ее фамилия, и говорит:
— Марья Петровна, можно мне сказать от девочек?
Опять раздались смех и замечания:
— Вылезла!
— Девчонки решили себя показать.
— Второй оратор!
Ребята у нас без этого не могут.
Гринева вышла и смело проговорила:
— Мы, почти все девочки, за Чевича… Потому что он поступил хорошо.
Она стала красная и побежала на место.
Я уж и не слышал, что кричали ребята. Марья Петровна предложила голосовать.
— Кто за то, что Чевич не заслуживает осужденья, поднимите руку.
Почти весь класс, за исключением небольшой группы самых близких приятелей Бранда и двухтрех девчонок, поднял руку.
— Зархи, двух не поднимай!
— Марья Петровна, Костин обе руки поднял!
Марья Петровна посчитала тех и других — Сашу оправдали.
Я был очень рад. Да, видно, был рад и он. Его глаза опять заблестели, и с лица его исчезло то странное выражение, какое было на нем утром.
Мы стали уже вставать, когда Марья Петровна спросила, не хотим ли мы выслушать ее мнение.
— Хотим, хотим, — закричали мы.
И Марья Петровна сказала, что, конечно, Чевич поступил благородно, тем более, что он знал, как на это смотрят, и не побоялся осуждения своих товарищей.
Все разошлись, громко говоря о происшедшем.