Как только кто-то из ребят пронюхал, что у Гонского нож, об этом разнеслось по всему классу.
— Нож, настоящий нож, я сам видел, — говорил Витя и делал страшные глаза.
Один передавал другому и скоро все об этом узнали. Узнала и Марья Петровна.
Девчонки пищали, говорили, что они боятся, и смотрели на Гонского и Бранда так, как будто они были атаманы разбойников.
Мы с Сашей подошли к Гонскому и попросили показать нож. Он с важным видом поднял рубаху. За поясом у него действительно торчала финка.
— Теперь этому жиденку достанется, пускай придет только, — сказал Бранд, вертевшийся тут же. — Да и Витьке вашему не сдобровать.
— Ты не лезь, Бранд, — громко крикнул Саша, — не забудь, что тебя чуть не исключили из школы.
— Наплевать, — фыркнул Бранд.
— Брось, — крикнул ему Гонский, и они отошли.
А у нас разговоров об этом было, разговоров…
— Как бы этот идиот в самом деле не выкинул чего с Рейзиным, когда он придет в школу, — сказал Иванов, когда узнал о ноже.
— Да он до каникул уже не придет, — сказал я.
20 декабря.
Два дня у нас только и разговоров было — о ноже.
— А зачем тебе нож? — спросил Иванов у Гонского.
— Буду защищаться… Никто ко мне лезть не посмеет… А захочу — сам нападу… Вот Бранд говорит, что тут у вас Рейзин есть; его стоит пощупать…
Иванов сказал нам на большой перемене, что сегодня он хорошенько обдумает, а завтра скажет Марье Петровне, чтобы Гонского заставили отдать нож или оставить его дома.
— Пускай называют ябедой, чорт с ними, — сказал он.
На четвертом уроке вдруг входит в класс Петрон. У нас было объяснительное чтение.
— Пришел к вам послушать чтение, — сказал он Марье Петровне.
Марья Петровна предложила ему стул.
— Нет, спасибо, я тут себе среди учеников местечко поищу, — проговорил Петрон и пошел по классу.
Мы подтянулись, сели ровнее (так уж невольно при нем подтянешься как-то). А он идет по классу, ищет куда бы сесть…
Дошел до парты Гонского и говорит:
— А ну-ка подвинься… Вот с новичком и сяду.
Марья Петровна продолжала урок. Мы читали. Петрон сидит себе.
Обычно он посидит с четверть часа и уходит, а тут сидит и сидит.
Прозвенел звонок. Все вскочили.
— Стой, стой, не беги-ка минутку, — говорит вдруг Петрон Гонскому, который тоже сорвался было с места и хотел бежать.
— Ты у нас новенький?
— Да, — отвечает Гонский.
— Так… так… Ну, как же тебе у нас нравится?
— Нравится…
А мы стоим все вокруг толпой и слушаем.
— Так, так, — повторил опять Петрон. А что это, послушай, у тебя живот такой большой? — засмеялся он и схватил его спереди за рубаху.
Гонский хотел вывернуться.
— Ну, стой, не беги, — говорил Петрон и все смеялся. — Ишь живот, как у буржуя. — Он смеялся и шарил рукой по Гонскому. — Э… э… э… постой… Да что это у тебя такое… Стой, стой… Острое что-то… Руки мне чуть не порезало… А ну, подними-ка рубашку…
Гонский красный, как бурак, поднял рубашку. Петрон держал в руке нож.
— Нож! — восклицал он удивленно. — Нож! Ты что же, в шайке разбойников состоишь? Атаман, быть может, а? Так пожалуйте! — он указал рукою на дверь. — Иди… Мы не держим… У нас здесь дети учатся, а тут вдруг атаман разбойников… Да я сам тебя боюсь. — Он закрыл лицо руками, будто и в самом деле боялся Гонского, но я думаю, что он это нарочно, разыгрывал его.
Мы все так и замерли. У Гонского был такой смешной, трусливый вид. Он опустил голову и на Петрона не смотрел.
— Замечательно! — продолжал язвить Петрон, — ученик ходит в школу, а под рубашкой, как у разбойника, нож… Недаром и с Брандом подружился…
— И откуда только знает все?! — шепнул мне Саша.
— Бранд! Где он? — позвал Петрон.
Мы оглянулись. Бранда не было.
— Ну так… Удрал конечно… А ты вообразил, что он половину твоей беды на себя примет. Ну, ладно… Твой отец кто?
— Доктор… — пролепетал Гонский.
— Ну вот, доктор… Людей лечит, а сын нож носит, ранить кого-нибудь может… Пускай отец придет завтра.
Петрон встал и ушел и нож унес с собой.
Среди ребят поднялся шум.
— Ну вот и хорошо… Так ему и надо! — кричали девчонки. — Пускай не носит нож в школу.
— Э… э… запарился конский хвост и грива… — орали мальчишки. — Свистнула финка, Только и видали… Хвост и грива…
— А мне наплевать… Он отдаст… — говорил Гонский.
Ножа Петрон Гонскому так и не отдал.
Приходил его отец, толстый доктор, и извинялся.