Вообще Фокин рассказывает, что у Брандов целый день визг и шум. Мать кричит ему и его сестре: — "чтоб вас холера задушила, чтоб вас чорт забрал". И Бранд ей говорит дерзости. И только, когда приходит отец, у них тихо.
— Вот как у них, — добавил Иванов, когда кончил свой разсказ. — Если он не угомонится, придется исключить его из отряда.
— Подумаешь, — горе ему большое, — сказал Витя. — Если он такой хулиган, ему все равно, в отряде он или нет.
— А я думаю, что с ним надо поговорить. Ведь если у него такая мать, значит он не так виноват, — вступился Саша.
— Хе… говорить, — воскликнул Витя. — Очень он вас послушает.
Мы еще долго говорили об этом, потом я простился с ребятами и пошел домой. Когда я вспоминал рассказ Иванова о Бранде и его матери, мне делалось стыдно и еще больше жалко маму.
Дело в том, что после той истории, хотя мама со мной и разговаривает, но обида у нее не прошла. Я это хорошо замечаю, хотя делаю вид, что уже забыл обо всем. Со мной заговорил об этом отец.
— Видишь ли, — сказал он, — у вас, ребят, неправильный взгляд на это. Ну неужели по-твоему лучше, когда мать называет своего сына Колька, Ленька? Груба с ним, кричит на него?
Отец всегда спросит так и таким голосом, что уже и не знаешь, что ему отвечать. Я почувствовал, что он припер меня к стенке, и сказал:
— Но не при мальчиках.
— Ну что же при мальчиках!.. Значит мать, когда шла к тебе и промокала вся под дождем, должна была, как школьница урок, повторять всю дорогу: "Не Ленечка, а Ленька"… Ведь она могла и забыть. Как ты думаешь? — уже сердитым голосом закончил отец.
Я рассмеялся при этих его словах, так смешно было представить маму школьницей, и как она зубрит эти слова. А на школьницу она и совсем не похожа, и занята все домашней работой.
— Это у нее привычка такая, нежничать, — сказал я, чтоб вывернуться.
— Не плохая привычка, хотя к таким мальчишкам, как ты, ее не стоит применять. Но сознайся, что ты не прав, и извинись пред матерью.
Но сознаться в неправоте ужасно, ужасно трудно. Кажется легче до крови укусить себе палец, чем подойти и сказать эти слова: — "Я не прав, прости".
Я ничего не ответил отцу. Он сидел в своей серой рубашке, без пиджака, и читал газету. Я знал, что он бывает особенно хорошо настроен в эти минуты, и решил воспользоваться этим его настроением и улизнуть от ответа.
Однако не тут-то было.
Отец помолчал немного и сказал:
— Я жду..
— Я… после… другой раз… — пробормотал я и почувствовал, что стал красный, как кумач.
— Ну смотри, — засмеялся отец и продолжал читать газету.
Я выбежал из комнаты.
С тех пор отец со мной об этом не заговаривал, а я делал вид, что забыл.
Сегодня, когда я шел из сада, я раздумался обо всем этом, и когда пришел домой и положил книги, то совсем неожиданно для себя подошел к маме, обнял ее и сказал:
— Ну прости… Больше не буду…
— Что не будешь? — спросила мама.
— Ну насчет "Ленечки", — ответил я и спрятал лицо в мамином фартуке, потому что было почему-то неловко на нее смотреть.
— Ну ладно, ладно, — пробормотала растроганная мама и поцеловала меня. Тогда я так стал целовать и тормошить ее, что сбил с головы ее платочек, которым она повязывается во время работы.
Потом, когда я отходил, я видел, как она смахнула с глаза слезу и улыбнулась… Чорт знает что… Извинился, но ни за что не соглашусь, чтобы опять при ребятах называла меня "Ленечкой" или говорила "ножки"…
Кажется, надо будет и в самую жаркую погоду брать с собою калоши…
15 октября.
Прошла уже целая неделя с тех пор, как Бранд уничтожил работу Рейзина. Теперь я говорю об этом так уверенно, потому что это ясно всем.
Рейзин стал еще тише, улыбается все так же странно, а этот Бранд, кажется, не на шутку взялся его извести. Он буквально преследует Хаима.
Третьего дня вышли все в раздевальную. Дуня, раздевальщица, стала выдавать ребятам пальто. Рейзин только взял в руки свое пальто, как из двери как будто нечаянно вылетел Бранд и толкнул Рейзина так сильно, что пальто вывалилось из его рук. А так как в раздевальной очень тесно, Бранд воспользовался случаем и вытоптал пальто ногами.
Хаим с трудом вырвал пальто из-под ног Бранда. На его лице была такая жалобная гримаса. — Пусти, пусти! — кричал он. Он толкнул Бранда и ударил его кулаком в плечо.
— Ну… ты… Чего цепляешься? Сейчас смажу! Хочешь? — грубо крикнул Бранд.
— А чего ты сам лезешь? — защищался Рейзин. Он глотал слезы, чтобы не расплакаться.
