На стене одна картина — «Что есть истина?» — работы Николая Ге: диспут Понтия Пилата с Христом в плебейском обличье. Старенькое пианино с канделябрами, диван, рабочий стол, где в сочетании, понятном одному хозяину, лежат том Шиллера, книжки из серии «Библиотека современной фантастики» и старый журнал «Каторга и ссылка»…
Илья Семенович расслабил узел галстука, повалил-ся на диван, взял одну из этих книг. Но нет, не читалось ему.
Глядя поверх страницы, он думал, курил и, наконец до чего-то додумавшись, резко поднялся.
Прошел в комнату матери, взял там переносный телефонный аппарат и, путаясь в шнуре, направился к себе.
— Слушай, — весело окликнула мать. — А привел бы ты ее к нам? Ведь есть что вспомнить…
— Например?
— Ну как же. Забыл, как сам жаловался, что ее глазищи мешают тебе работать?.. Как уставятся молитвенно…
— Мама!
— Это что-нибудь да значило! Я уж не знаю, куда смотрел этот ее парень…
— Будет, мама, ты увлеклась, — перебил Мельников, рассерженно удивившись, и, потянув за собой телефонный шнур, ушел к себе, заперся.
— Нет, обязательно приведи! — в закрытую дверь сказала Полина Андреевна. — Скажи, я пригласила…
Разговор этот совсем взбесил Мельникова.
Он лежал и смотрел на телефон, стоящий на полу, как на заклятого врага.
Отвернется в книгу. Потом посмотрит опять… Пресек наконец сомнения, набрал номер.
— Алло? Алло? — отозвалась трубка, которую он отдалил от уха.
А после нелепо долгой паузы спросил:
— Скажите, что у вас сегодня?.. Это кинотеатр «Прогресс»?.. Нет? Странно…
Он надавил ребром ладони на рычаг, стукнул себя довольно чувствительно трубкой по лбу. Тот же номер набрал снова.
— Наталья Сергеевна, извините, это я пошутил по-дурацки. Мельников говорит… Дело в том, что мне захотелось позвонить, я видел, как вы уходили зареванная… Это вы напрасно, честное слово. Если из-за каждой паршивой вороны…
Но трубка остудила его порыв какой-то короткой фразой.
— Ах, сами… Ну добро. Добро. Извините.
Он лежит с закрытыми глазами. Резко обозначены морщины, впадина на щеке…
ПЯТНИЦА
Первый утренний звонок в восемь двадцать дается для проверки общей готовности. На него не обращают внимания.
Учительская гудит от разговоров, легко подключая к ним вновь прибывших, тем более что темы поминутно меняются.
Кто-то между делом спешит допроверить тетради: на них вечно не хватает времени…
— Вчера, представляете, просыпаюсь в час ночи не на своей подушке…
— Да что вы? Это интересно.
— Ну вас, Игорь Степанович, всегда у вас одно на уме… Просыпаюсь я головой на тетрадке, свет в глаза… проверяла, проверяла — и свалилась!
— Аллочка, имейте совесть! — так обращались время от времени к химичке Алле Борисовне, которая могла висеть на телефоне все внеурочное время. Она роняла в трубку какие-то междометия, томно поддакивала, скрывая предмет своего разговора, и это особенно возмущало учителей.
— Угу… Угу… Угу… — протяжно, в нос произносит Аллочка. — Угу… Висит за окном… Угу… В синенькой… Угу… Грамм двести.
Светлана Михайловна говорила с Наташей грубовато-ласково:
— Ну что такое стряслось? Нет, ты плечами не пожимай, ты мне глаза покажи… Вот так. И рассказывай. Ты не обижаешься, что я говорю «ты»?
— Нет.
— Еще бы! Здесь теперь твой дом — отсюда вышла, сюда и пришла, так что обособляться некрасиво…
— Я не обособляюсь.
— Вот и правильно! Раиса Пална, а вы что ищете? Транспортир? Большой деревянный? На шкафу.
И опять к Наташе:
— А чего бледненькая? С женихом поссорилась?
А кстати: неужели у вас ничем не кончилось? Ну, с Борей я имею в виду…
— Ничем. Ой, Светлана Михайловна, я еще журнал не нашла…
Мельников говорил в углу со старичком географом, который постоянно имел всклокоченный вид, оттого что его бороденка росла принципиально криво. Илья Семенович возвращал ему какую-то книгу и ругал ее:
— Это, знаете, литература для парикмахерской, пока сидишь в очереди. Он же не дал себе труда разобраться: почему его герой пришел к религии? И почему ушел от нее? Для меня это вопрос вопросов, а здесь это эффектный ход!..
Старичок географ смущенно моргал, словно сам был автором ругаемой книги.
Мельников замолчал. До него донесся сетующий насморочный голос учительницы начальных классов:
— И все время на себя любуются! Я им говорю: не ложите зеркало в парту! Ложат! Вчера опять ло-жили…
Мельников скривился и воскликнул:
— Послушайте! Нельзя же так!
Говорившая обернулась и уставилась на него, как и все остальные.
— Я вам, вам говорю. Вы учитель, черт возьми, или…
— Вы — мне? — опешила женщина.
— «Ложить» — нет такого глагола, голубушка, Таисия Николаевна! Не бережете свой авторитет, так пощадите чужие уши!..
Его минутная ярость явно перекрывала повод к ней. Он и сам это почувствовал, отвернулся, уже жалея, что ввязался. Учительница начальных классов издала горлом булькающий сдавленный звук и быстро вышла… Светлана Михайловна — за ней:
— Таисия Николаевна! Ну зачем, золотко, так расстраиваться?..
Потом была пауза, а за ней — торопливая разноголосица от потребности заглушить неловкость:
— Время, товарищи, время!
— Товарищи, где шестой «А»?
— Шестой «А» смотрит на вас, уважаемая… (речь шла о классном журнале).
— Лидия Иванна, ключ от физики у вас?
— Там открыто. Только я умоляю, чтобы ничего не трогали… Вчера мне чуть не сорвали лабораторную…
Светлана Михайловна вернулась взбудораженная, красная, сама не своя. Перекрыв все голоса, она объявила Мельникову:
— Вот, Илья Семенович, в чужом-то глазу мы соломинку видим… Весь ваш класс не явился на занятия. В раздевалку они не сдали ни одного пальто, через минуту второй звонок, а их никто не видел… Поздравляю.
Стало тихо в учительской. У Ивана Антоновича, у географа, вдруг что-то посыпалось из портфеля, куда он засовывал книжку.
— Я так и знала, что без Анны Львовны что-нибудь случится, — добавила Светлана Михайловна, ища взглядом Мельникова и не находя. Отгороженный столом, Илья Семенович сидел на корточках и помогал старику собрать его рассыпанные яблоки. Они вдвоем возились там — «история с географией», а учителя саркастически улыбались.
— Чей у них должен быть урок? — спросил Мельников, показавшись без очков над столом.
— Мой, — объявила Наташа.
Ее нога отфутболила к нему запыленное яблоко.
Мельников осматривался, стоя без пальто у дверей школы. Двор был пуст. Кувыркались на ветру прелые листья, качались молоденькие оголенные деревца.
С развевающимся шарфом Илья Семенович пошел вдоль здания.
С тыльной стороны к школе пристраивали мастерские. Там был строительный беспорядок, стабильный, привычный, а потому уже уютный: доска, водруженная на старую трубу из котельной, образовала качели, леса и стальные тросы применялись для разных гимнастических штук; любили также пожарную лестницу; здесь можно было переждать какую-нибудь опасность, покурить, поговорить с девчонкой — словом, свой, девятый «В» Мельников не случайно обнаружил именно здесь.
Его увидели.
Кто-то первый дал сигнал тревоги, кто-то сделал попытку убежать, но был остановлен… До появления Мельникова они стояли и сидели на лесах группами, а теперь все сошлись, соединились, чтобы ожидаемая кара пришлась на всех вместе и ни на кого в частности…