За большим роялем было любимое место всех учеников. Там они слушали игру товарищей и тихонько делились впечатлениями.
Но Марина не успела устроиться там поудобней — Алексей Степаныч оглянулся на неё:
— Ну, Марина, бери скрипку!
4. Начало года
Марина открывает футляр. Футляр у неё старый, заслуженный, как говорит Алексей Степаныч. Немало, наверно, учеников открывало его с волнением перед уроком или концертом и закрывало с огорчением или радостью. Уголки потёрлись, обивка отклеилась.
Марина уже не раз чинила футляр, но у неё никогда не хватало терпения аккуратно закончить эту работу.
Марина вынула из футляра скрипку и подошла к пюпитру. Знакомый холодок волнения пробежал по спине. Стало и весело и немного страшно.
Вот так бывает, когда отвечаешь у доски и весь класс смотрит на тебя и слушает.
Но когда берёшь в руки скрипку — это чувство делается ещё сильней.
— Дай-ка ля, — сказал Алексей Степаныч, и Марина стала настраивать скрипку.
— Ну, что же мы будем играть? — задумчиво спросил Алексей Степаныч, когда Марина приложила настроенную скрипку к подбородку.
— Да как же ты стоишь? Упор на левую ногу! Всё-всё забыли за лето, как маленькие!
— Гамму? — спросила Марина, становясь по всем правилам: правая нога вперёд, упор на левую.
И зачем это Алексей Степаныч ей, большой девочке, делает такие замечания при всех, да ещё при малышах! Вот всегда он так…
— Да, конечно гамму. Но я хочу тебя спросить, что мы будем играть в году?
— А я не знаю, — сказала Марина настороженно. У Алексея Степаныча были хитрые глаза, он явно что-то затевал. — Летние пьесы? Те, что я сама играла летом?
— Нет, — сказал Алексей Степаныч, — эти отложим. Галя, давай-ка сюда свои ноты… нет, не эти, не этюды, а концерт.
И он поставил перед Мариной на пюпитр ноты. Марина даже ахнула: этот концерт, такой трудный!
— Алексей Степаныч, — сказала Галя, — Алексей Степаныч… — повторила она, и голос у неё задрожал.
Алексей Степаныч серьёзно посмотрел на Галю, поправил ноты на пюпитре и сел за свой стол.
— Что такое, Галя? Что ты хочешь сказать?
— Алексей Степаныч, как же так? Ведь вы дали этот концерт мне!
— И тебе, и Марине, и ещё Лёне, — ответил Алексей Степаныч. Он перелистывал классный журнал и как будто не замечал волнения девочек. — Вот Лёни почему-то нет в классе, а я и ему те же ноты приготовил.
Это было то, чего больше всего не любили и чего боялись ученики. Один и тот же концерт!
Галя упрямо нахмурилась и закусила губы; слёзы готовы были вот-вот брызнуть из её глаз.
Ведь Алексей Степаныч обещал ей этот концерт ещё прошлой весной! Когда играет ещё кто-то, пропадает всякая радость от игры: слушаешь в классе одно и то же по сто раз, и всё надоедает. И потом, ведь она играет лучше, чем Марина, — почему же одна и та же вещь?
А Марина смотрела в ноты: какие трудные, ничего не понять! Сейчас придётся разбирать в присутствии всех… А как это играть — непонятно.
Алексей Степаныч посмотрел на Марину, потом на Галю.
— Ну-ка, Галя, покажи Марине, как играется начало, — сказал он.
Но Галя опустила голову и молчала.
— Алексей Степаныч, я сама попробую… — робко сказала Марина.
Галя исподлобья взглянула на Марину.
— Можно мне уйти? — спросила она и, не дождавшись ответа, выбежала из класса.
Алексей Степаныч покачал головой:
— Вот так подружки! Ну, об этом после… А теперь, Марина, без страха — в путь!
И Марина робко и неуверенно взяла первую ноту. Глаза её напряжённо всматривались в ноты, коротенький нос морщился. Но, одолев первую строчку, она стала смелей — ясная и красивая мелодия захватила её. И, кажется, всё это не так уж трудно!
Разобрав вместе с Мариной несколько строчек, Алексей Степаныч взял у неё из рук скрипку.
Учитель всегда показывал своим ученикам то, что они должны были играть, и Марина привыкла к этому, привыкла и к игре Алексея Степаныча — такой артистической и вместе с тем такой доступной ей.
Потому что для учеников Алексей Степаныч играл не так, как на эстраде. Для каждого ученика он играл так, как тот смог бы сыграть, если бы очень постарался. И поэтому игра его была понятна и близка детям.
Но сегодня Марина услышала в игре Алексея Степаныча что-то новое. Он играл для неё шире, свободней, глубже, чем раньше. Его игра словно говорила ей: ты выросла, Марина, теперь ты должна играть по-другому.