- Так не бывает!
- Бывает. Только скажи.
- Нет! Я не могу так с тобой, Камал. Я не хочу в это превращаться. Я не с тобой. Я не… Я здесь не со своей душой, только с плотью…
Камал с полминуты осознавал сказанное, а потом вспыхнул.
- Ну так, на! Получай свою свободу, трусливая кукла! У тебя вообще нет никакой души! Элементаль!
Рахматуллаев чуть не плакал, и чтобы не потерять лицо перед этой девчонкой, так оскорбившей его, он резко отпрянул. Но напоследок отшвырнул от себя Ленку как куклу. Девчонка едва устояла на ногах, в последний момент уперевшись непослушными руками в скос под лестницей, но макушкой по шершавой штукатурке она все же чиркнула. Камал отвернулся от нее и рванул к свету, просеянному сквозь ветхую дырявую фанерку. Он сорвал дверь с петель и даже этого не заметил. Ему показалось, что он прошел сквозь мыльную радужную пленку, которая, как в детстве резко щипала глаза. И только на волейбольной площадке, абсолютно пустой на его удачу, догадался смахнуть с глаз эту радужную пелену… Последние слезы в жизни юноши, ставшего мужчиной.
- Получи свою свободу, трусливая кукла! Навсегда ее получи…
***
Художник спустился к вынесенной двери черного хода, глубоко затянулся сигаретой и задумчиво посмотрел на окурок, «дотянутый» до фильтра. Потом плюнул на него и вышвырнул за дверь.
- Ребра целы? – хмуро спросил он у Ленки, не гладя на нее.
- Вы же не курите! – ахнула Ленка.
Художник засмеялся, но не как обычно, а как-то горько, надтреснуто.
- Ох, ты и созданье!
Сквозь створку двери сорванной с петли, в полумрак под лестницей ворвался яркий полдень. И легонько подрагивала под невесомым ветерком молодая виноградная листва. Молодая… Художник вздохнул.
- Молодое вино… в новые мехи… Казалось бы, зачем дело стало…
- Что-о-о? О чем вы?
Художник оглянулся на ее изумленный голос и не сразу разглядел в полумраке под лестницей.
- Выбирайся оттуда! Кариатида придурошная! – гаркнул художник, охваченный иррациональным гневом.
- Кто я? – возмутилась Ленка. – Чего вы дразнитесь?
Художник вновь окинул острым взором взъерошенную свою ученицу с головы до ног и с ног до головы.
- Он тебя в стену вбил что ли, горемычный? Чего ты там застряла?
- Это он горемычный? Вы его еще и жалеете?
- Вылезай оттуда или я тебя сам выволоку! Считаю до трех, два уже было!
Ленка испуганно выпрыгнула из под свода.
- Иди в подсобку и вымой там до блеска все, до чего дотянешься, а я тебя снаружи запру!
- Наказывать человека неизвестно за что трудом, это не педагогично!
- А я и не педагог, слава аллаху! Пусть тебе педагогом будет Илона Бектемировна! Вполне достойная ты ее ученица. И никогда, слышишь, даже во сне, даже на страшном суде, не смей обмолвиться, что я тебя чему-то учил!
Ленке показалось, что пол дрогнул под ногами от этого львиного рыка. Художник отомкнул дверь в подсобку, взял ящик с плотницкими инструментами, художники часто пользовались ими, сколачивая подрамники, и принялся прилаживать сорванную дверь.
Ленка вошла в подсобку. Ведро и тряпки, сухие и чистые нашлись внизу под эмалированной раковиной с ржавым краном. Ленка повернула кран и, дождавшись, когда ржавая струя сделалась прозрачной и холодной, прильнула к ней губами. Утоление жажды… Такой нестерпимой неизвестно откуда вдруг взявшейся жажды… Что же это с ней? Девчонка выпрямилась и ощутила головокружение. Странно, она никогда не верила прежде, что слово головокружение это не поэтическая метафора. К этому новому ощущению тут же добавилось еще одно, внезапно подкосились ноги. Ленка обнаружила себя сидящей на пыльном полу под раковиной. Как же так? И такое тоже бывает? Подкосились ноги… Юбка веером легла на пыльные половицы. Да что же это такое! Холодная струя из крана, раскрученного до отказа, хлестала в звонкую раковину. Ленка прислонила пылающую голову к холодному металлу. Брызги воды долетали до середины подсобки, пятная полы темным крапом.
- Я не могу здесь ни до чего дотянуться, - жалобно прошептала Ленка. – Не могу и теперь все равно… Моисей Семенович предатель родины, а Илона советский педагог с недосягаемой высотой моральных принципов. А я ее достойная ученица, а Юрий Иванович… мой учитель! Он мой, мой учитель! Он все равно мой учитель… отрекся… За что?!
Слезы хлынули просто градом. Черт возьми! Еще одна поэтическая метафора ставшая явью! Какой богатый день на филологические открытия!
- Он мой, мой учитель, - всхлипывала, давясь слезами Ленка, та самая Ленка Лемешева, которая не терпела притяжательных местоимений.