Жизнь теоретика математики, была выверена и вымерена по минутам. Без четверти шесть он просыпался, быстро выполнял несколько упражнений разминки перед распахнутым на тополевую аллею окном. При этом иногда просыпалась жена и хмуро ворчала, жалуясь на сквозняки.
— Какие сквозняки, Эсфирь! Это свежий воздух…
Потом он завтракал, шел в душ, одевался с иголочки, завязывал галстук строгим узлом и отправлялся на работу. Покупал на автобусной остановке газету, всегда первым, киоскер только-только успевал отомкнуть свою будку. Потом математик садился в подъезжавший автобус, обычно на одно и то же место, второе в ряду у окна, разворачивал свою газету и доезжал на автобусе точнехонько до проспекта Гагарина, остановка «Оптика».
Там он выходил, по подземному переходу пересекал абсолютно пустой в этот час проспект, поднимался по ступенькам в зоомагазин со стеклянными дверями и высокими стеклянными же витринными окнами и самозабвенно слушал чижиков, синичек, щеглов и прочих певчих птичек. Потом покупал им корм, наполнял кормушки и поилки. Если клетки были не чищены, строго косился на продавца. Продавец, не будь дурак, перестал позволять себе такую роскошь, оставлять клетки не чищенными практически сразу. И только насладившись общением с природой, математик ровно без четверти восемь отправлялся к автобусной остановке, и продолжал свой прерванный маршрут, приезжая в школу ровно в четверть девятого.
К слову сказать, киоскер «Союзпечати» тоже не рисковал опаздывать на работу, с тех пор, как математик переехал в его район. Ну и водители известного маршрута, доставлявшего математика к его птичкам, а потом до конечной, тоже не рисковали и не позволяли себе минуты-другой лишнего перекура. Какое там! Водилы, которых обычно ни крестом, ни пестом не напугать, даже «козла» бросали забивать, уходили от верного выигрыша и мчались на маршрут, если должны были везти математика. Почему-то никто не мог спокойно вынести холодного, как иней на проводах, высокого напряжения взгляда этого невысокого человека, никогда не повышавшего голоса.
Что же касается облика математика, то помимо ярко синих глаз, искрящих в минуты недовольства почти как вольтова дуга, он располагал полным набором аристократических черт и признаков. Да еще к тому же настолько классического канона, что однажды Азиза Алиевна, сказала Нинке Подберезкиной, глядя на Антиноя в ее исполнении.
— Смотри, Подберезкина, чтобы твоего Антиноя Моисей Семенович невзначай не углядел… Обидится!
— Так вот почему у меня от этого бледного парня мороз по коже! — хлопнул себя по лбу Славка Цветаев, и, насмешив Азизу, временно лишил одноклассников ее общества.
— Слышь! Цветаев! — рявкнул Камал из-за своего мольберта. — Роды у Азизочки сам принимать будешь!
— А мне он Наполеона напоминает, — мечтательно отозвалась Ленка Лемешева.
— Кто? Антиной? — поразился Цветаев.
— Да нет же, Моисей Семенович,- не затаив вздоха, ответила Ленка. Славка Цветаев тогда, крепко призадумался и наглаживал свой вихор на затылке несколько дольше обычного.
Короче говоря, жизнь математика, текла размерено и он точно знал в какую секунду своей жизни где он будет, в каком именно пространстве, и чем будет в этом пространстве заниматься… Все это было до… Разумеется, до того, как Рахим Ахмедович передал в его руки классное руководство своими любимыми бандюгами.
— Моисей Семенович! За что Скляра отчисляют! — какая-то девчонка из какого-то, математик точно не мог вспомнить из какого именно класса, ухватила его за рукав безупречно наглаженного голубовато-серого костюма и нахально теребила так, что даже запонка на обшлаге белейшей рубашки тряслась и позвякивала.
— Какого еще Скляра? Ты, вообще, кто? — возмутился математик, высвобождая свой драгоценный рукав из шершавой в разноцветных пятнах краски лапки, и еле удержался, чтобы не стряхнуть с рукава невидимые следы касания. Поправил вместо этого узел галстука, не нуждавшийся в поправке.
— Как это, кто? — нездешнего мира зеленью полыхнули на математика изумленные глаза, снизу вверх пока еще, но недолго осталось ждать, год-другой и все эти дети его догонят в росте. Акселераты.
— Ленка! Я сам ухожу! Никто меня не отчисляет! Ух, догнал еле-еле. Моисей Семенович, простите ее! Она подумала, что меня отчисляют из-за Илоны Бектемировны! Идем!
Мальчишка длинный, белобрысый и нескладный, как складной металлический метр, весь в зигзагах из локтей и колен, оттаскивал от математика эту зеленоглазую особу с растрепанной косой и ручонками вымазанными красками. А в глазах особы все так же полыхало недоумение, поражая математика нездешнего мира зеленью.
Элементаль* (2) какая-то, передёрнул плечами математик и, взглянув на часы, ускорил шаг. Элементаль задержала его всего на полминуты, но все равно, опаздывать не годится.