***
Самый стабильный Ленкин класс, все сплошь жемчужины и звезды, а не ученики, в этот день трудился над образом Антиноя. Мольберты расставили около подиума полукругом. Ученики заняли места в соответствии со своими вкусами и пристрастиями, по желанию. Кому-то достался фас античного возничего, кому-топрофиль, кому-то три-четверти. Ленка выбрала три-четверти. По левую руку от нее, как минарет возвышался Камал Рахматуллаев.
Камал выделялся среди одноклассников не только ростом. Он был старше их на два года и поэтому особенно с «малышней» не церемонился. Талантливо и вдохновенно он изображал на листе ватмана профиль Антиноя. Три-четверти — самый выгодный для художника ракурс, и это все знали, почему же это теплое местечко, да еще в первом ряду, так легко досталось новенькой?
Да потому, что на занятиях рисунком, одноклассники старались избегать соседства Камала. Он очень своеобразно пользовался карандашами. Сначала рисовал своим, а когда тот стачивался или ломался, не спешил его чинить, а метко швырял в мусорную корзину. А потом небрежно выхватывал у любого из соседей, самый острый из его карандашей. Камал, в процессе творчества, не желал прерывать гармоничный диалог со своим вдохновением и отвлекаться на всякие технические мелочи. Это не для него, великого, а что касается реакции соседей на его отношения с вдохновением, то Камал на нее, если таковая случалась, чихать хотел.
Поскольку грифель во время академического рисунка стачивается приблизительно за четверть часа, то… В общем, устраивались в непосредственной близости от Камала только те, кому уже никаких других мест не досталось…
Ленка же очень любила отточенные в иголочку карандаши. Отец с малолетства баловал ее самыми разнообразными наборами, даже добывал где-точехословацкий «Кох-и-нур», и самолично затачивал именно так, как любила дочь. Камал сразу же положил глаз на ее набор, который украсил бы любой прилавок с канцтоварами.
Примерно через четверть часа, он привычным жестом отшвырнул свой сточенный карандаш в корзину в углу и небрежно вытряхнул один из Ленкиной коробки.
Но не успел даже прикоснуться им к ватману. Ленка незаметно для окружающих слегка ткнула горделивого красавца под ребро, умело сложив ладонь в «сюто».* (1) А затем, пока он ловил ртом воздух, преспокойно выхватила из его смуглых длинных пальцев свой карандаш. .
— Спрашивать надо, — спокойно посоветовала Ленка «смотрящему», дескать, она не жадина, просто дело принципа.
«Смотрящий» еще не все про нее знал и не поверил своей интуиции, которая вдруг посоветовала ему быть осторожнее. Он просто потерял контроль над собой и, забив на интуицию, прикрикнул на эту нахалку, не знавшую своего места.
— Ты вообще, что себе позволяешь? Ты здесь кто такая! Без году неделя! И запомни навсегда — женщина должна быть покорной!
Камал с величавой назидательностью воздел к потолку кисть правой руки. Но его жест, демонстрирующий безупречную врожденную пластичность, пропал впустую. Не отрывая взгляда зеленых глаз от еще более пластичного красавца Антиноя, Ленка вполголоса рассеяно произнесла.
— Ты сначала найди ту, которая тебе задолжала, а потом уже и покоряй ее, пока не облезешь…
У Ленки Лемешевой как у ее любимого Маугли, всегда в изобилии имелись на языке неограниченные запасы колючек и булавок. И те, кто однажды имели случай в этом убедиться, редко еще раз позволяли себе роскошь — состязаться с Ленкой в острословии.
Камал и сам за словом в карман лазать не привык, тому способствовали особые обстоятельства его жизни, о которых он не распространялся. И как острослов с опытом, он Ленкин ответ вынужденно отметил, и с радостью бы посмеялся, будь это сказано не ему.
Зато Ленкино остроумие оценила по достоинству преподавательница специальности. Видно тема женской покорности ей тоже была интересна. Азиза Алиевна, внезапно расчихавшись, выбежала из мастерской, с максимально доступной для ее седьмого месяца беременности, скоростью.
Камал с грустной задумчивостью проводил ее взглядом. Ему было совершенно ясно, куда именно понеслась Азиза — в «женский клуб» в учительской. И, совершенно ясно, зачем…
А все эта мелкая паршивка! С высоты своего роста «смотрящий» взглянул на золотистую макушку мелкой паршивки, как ни в чем не бывало чиркающей карандашом по ватману. Потом он взглянул на ее рисунок, чтобы хоть так отвести душу…
У Камала потемнело в глазах. Эта девчонка за неполный месяц так преуспела в освоении техники рисунка, что просто оторви да брось! То есть душу Камалу отвести не удалось… Но он не сдался. Решил поискать другие пути.
— Цветаев! — окликнул новенького Камал, — Ты-то почему не смотришь за своей девчонкой! Чтобы сегодня же научил ее, как себя вести!
Ленка отнюдь не слыла любительницей притяжательных местоимений в свой адрес. А тут вдруг услышала, что она, по слову этого коварного иезуита, еще и принадлежит теперь Цветаеву! Это она-то!
Нет, против Славки Лемешева ничего не имела! Но коварство Камала, который сам же ее с утра уговорил пересесть к новенькому, безнаказанным оставаться не могло. Тираду лидера класса, обращенную через ее голову к Славке, Ленка расценила недвусмысленно и среагировала соответственно.