Сначала, испытывая судьбу в поединке взглядов, Лемешева тянула декламацию монотонно, хоть и без запинки. Но вот Илона отвернулась и Ленка перевела взгляд на виноградные лозы, ярко рдевшие за окном. Первый ноябрьский иней украсил их льдистой сверкающей каймой, Ленка, зачарованная их видом, машинально стала читать Лермонтова от души, как только умела…
« В то утро был небесный свод
Так чист, что ангела полет
Прилежный взор следить бы мог;
Он так прозрачно был глубок,
Так полон ровной синевой!
Я в нем глазами и душой
Тонул, пока полдневный зной
Мои мечты не разогнал.
И жаждой я томиться стал.»
- Ну? Дальше?
- Дальше мой отрывок кончился, - отозвалась непреклонная Ленка. Конечно, она знала «Мцыри» наизусть и давно уже знала, Лермонтов был вообще любимый отцов поэт, но не выкладывать же ей, этой… Илоне, свою душу бессмертную…
- Вот в этом ты вся, Лемешева! Отрывок! Отрезок! От сих до сих! И такая же прямолинейная, как… отрезок, простая, как дождевая вода.
- Вы правы, как обычно, Илона Бектемировна! – холодно отозвалась Ленка.
Если бы Илона смогла поверить своей интуиции, и позволила бы себе уловить подтекст в Ленкиной фразе, то и дни Лемешевой в этой школе тоже были бы сочтены! Но нет, не могла же она, эта девчонка, от горшка то два вершка, знать и думать о каких-то подтекстах… Нет, никак не могла! Не поверила себе Илона, ни себе, ни своей интуиции, а зря!
***
Скандал, разразившийся в учительской, ничего доброго не сулил ни Скляру, ни его одноклассникам. Дело в том, что пока Илона и Лемешева мерили друг друга взглядами, и занимались декламацией, Камал пустил по ряду коротенькую записку, адресованную сидящему перед учительским столом Сереге Неверову. Записка гласила коротко и ясно – «Спрячь дневник Скляра!»
Серега знал Камала не понаслышке… Они, что называется, до этой элитной школы в совсем ином интернате "чалились"… Потом высокая комиссия обнаружила у Сереги тончайший музыкальный слух, а у Камала – редчайший дар живописца, и их перевели. Надо ли говорить, что высокую комиссию возглавлял Рахим Ахмедович?
Так вот, Серега, разумеется, дневник Скляра скрал. И скрал настолько виртуозно, что ни Пантелеева, известная всем доносчица, ни простодушная наивная отличница Лёка, которая могла заложить из чистого энтузиазма, без злого умысла, никто вообще, кроме Ленки Лемешевой, маневр Сереги не засек.
Дневник пропал. Весь класс хором свидетельствовал на голубом глазу, что свой дневник ученик Павел Скляр по требованию учительницы на стол положил, но куда он делся потом?
В ответ пожимание плеч и искреннее недоумение. На ковер вызывали, разумеется, всех. Даже хворавшую в тот роковой день Нинку Подберезкину, которую почему-то забыли отметить в журнале как отсутствующую. Дневник исчез бесследно.
- Ладно, Илона Бектемировна, что он там у вас натворил, скажите мне, я его сосед, схожу вечером к отцу и все предам, - резюмировал директор, который жил со Скляровым отцом настолько по соседству, что ближе некуда. Без учета метро, которое еще не построили, полтора часа добираться.
- Вы живете здесь, Рахим Ахмедович! То у вас ремонт, то сметы, то еще что-нибудь! Пока вы до отца Скляра доберетесь, я сама забуду, зачем его вызывала!
- Вот именно, Илона Бектемировна! – вмешался математик, действительно кандидат наук, только докторскую в его НИИ ему дописать не дали, по причинам о которых не здесь будет сказано.
- Вот именно, у учащихся в дневниках одни ваши автографы, мне даже оценку некуда поставить!
- Так и не ставьте, Моисей Семенович! Вы им все равно только двойки да колы в дневники лепите! – огрызнулась Илона Бектемировна….
- Тихо, тихо, тихо, - директор начал совершать привычные пасы, куда там Вольфу Мессингу, дабы утихомирить своих любимых сотрудников, которых он сам же на свою голову и откопал для любимой школы.