Причина, по которой Филь с Яном и Мета с Анной сидели за разными столами, находилась на другой стороне трапезной, за учительским столом, и звалась профессор Лонерган. Профессор был доктором натуральной философии и преподавал естественные науки. Своим видом он напоминал грифа-переростка, потому что был смуглолицый, широкоплечий и с седой головой. Профессор считал женскую половину человечества неспособной к восприятию естественных наук, поэтому наотрез отказался зачислить Мету с Анной в свою группу. По Алексе ходили упорные слухи, возможно, пущенные ученицами, что профессору не везло в личной жизни, и что он был дважды женат.
Рядом с профессором Лонерганом восседал ректор Алексы, профессор Като Иллуги. Анна Хозек на второй день наградила его прозвищем «Тривиум».
За исключением всегда чистого и отглаженного платья, профессор Иллуги не отличался ничем. Характер его был спокойный, как море в мертвом штиле, а речь ровная и заунывная. Преподавал он геометрию и математику, самые ненавистные дисциплины.
По другую сторону от профессора Лонергана сидел Роланд ван де Вийвер, двадцатипятилетний голландец. Он просил называть его просто Роландом, но за глаза его называли Патиосоц. Он преподавал мораль, этику, закон и право, но не столько преподавал, сколько высмеивал взгляды других. Признавая за собой мерзкий характер, он не уставал рассказывать, что, едва ему исполнилось три года, как его многочисленные братья в Старом Свете стали умолять, чтобы он сбежал из дому. И он сбежал, проследив за одним из караванов и проскочив следом за ним во Врата.
Последним за столом сидел грузный отец Бруно. Это был убежавший из Старого Света монах-францисканец, настолько умный, что его разрешение на поселение подписал лично император Флав. Отец Бруно преподавал историю Нового Света, но он плохо знал её и потому постоянно сбивался на историю Старого. Причиной его побега стала написанная им книга, вызвавшая бурю страстей в Старом Свете. Отец Бруно говорил, что его много раз пытались отравить, и именно поэтому он вынужден пить исключительно вино и только то, которое делает сам. Профессора Фабрициуса в трапезной не было.
Перед Филем на глиняном блюде, переливаясь золотом, исходила паром свежепожаренная свинина, которая еще этим утром хрюкала. Лежа среди россыпей колечек зеленого лука, она источала запахи нежнейшего мяса и сала. Тут же стояла пареная репа, улыбаясь разломами желтоватой рассыпчатой середины, подмигивая растаявшими лужицами масла. Филь осознал, что хочет есть аж зубы скрипят.
Волей богов став сиротой и оказавшись принятым в семью Фе, он три года тосковал по пище, которая бы нравилась и которую не страшно есть, ибо всем понятно, из чего она сделана. И вот перед ним, наконец, не декоративные изыски Фе, а настоящая еда. Филь вооружился ломтем хлеба и, обжигаясь от восторга, положил в рот кусок мяса с хрустящей, отдающей дымком корочкой.
Аромат кружил ему голову, вкус жмурил глаза. Он ел быстро, не беспокоясь о манерах. Мета при случае делала ему замечания, но она сидела сзади. Ян никогда не позволял себе такого. А самое главное, здесь не было г-жи Фе, перед которой Филь до сих пор трепетал, уж очень она была безупречна и строга.
По трапезной носилось эхо разговоров, смеха, стука ножей и вилок. Как следует насытившись, Филь откинулся от стола и полусонно огляделся. Сидевший от него слева неуклюжий Лофтус Лиссак, по прозвищу Ляпсус, за талант ронять всё, что попадает ему в руки, печально разглядывал исчерканный лист бумаги, внизу которого стояла закорючка профессора ван де Вийвера. Рыжий мосластый Том Рафтер напротив занимался тем же. Из кармана Яна справа высовывался такой же лист. Видимо, профессор Роланд раздал перед ужином проверенные работы — у него была привычка делать это перед самой едой, чтобы, как он выражался, взбодрить аппетит учеников.
Филь поискал глазами свою работу. Письмо было дисциплиной, по которой он не успевал, и его дух заранее погрузился в тоску.
— А где моя? — спросил он у Яна.
Тот неторопливо подцепил вилкой последний кусочек мяса, прожевал его, скрестил вилку с ножом на тарелке, вытер губы салфеткой и только потом ответил:
— Ты сидишь на ней.
Филь не раз испытывал желание треснуть нового друга за подобные выходки, и сейчас еле сдержался. Правда, злость на Яна в такие моменты с лихвой покрывалась удовольствием от наблюдения за ним, когда тот проделывал это с другими.
— Чёртов аристократ, — пробормотал Филь, выдергивая из-под себя сочинение, на которое, не заметив, плюхнулся, оглушенный запахами. Увидев результат, он воскликнул с отчаянием:
— Слушай, я опять вышел у него дубиной!
У профессора Роланда была собственная система выставления оценок, по которой провал обозначался как «дундук», неполный провал — «дубина», сдавший со скрипом — «замшелая колода», подающий надежды — «свежий пень», а высшей оценкой был «цельный дуб». Сонливость Филя как водой смыло: это был уже четвертый полученный им неуд от профессора.
— Как это «опять»? — удивился Ян. — А ну, дай взглянуть!
Филь сунул ему работу. Пробежав её глазами, Ян скривился.
— Ну, справедливости ради, ты таки «дундук», — бросил он раздраженно. — Патиосоц тебя еще пожалел!
Круглое скуластое лицо Филя залилось краской.
— Что значит пожалел? За что он меня пожалел? — воскликнул он с обидой.
— За употребление слов, которых ты не понимаешь, — сухо пояснил Ян. — Он же объяснял, что, пока мы не научимся корректно употреблять слова, он не перейдет к основным законам. Так и будем писать для него сказки изо дня в день.
Филь знал, что Ян злится, потому что он тянет всех назад, и пуще покраснел. Тем временем Ян процитировал с выражением:
— «Госпожа Фе завела пять детей и постоянно их выращивала…» Ты зря здесь остановился, стоило дописать: «А также поливала, удобряла и вскапывала…» По меньшей мере, сохранил бы логику повествования!
Филь вздохнул: этот аристократ, получивший образование у частных учителей, опять оказался прав. Ян был старше Филя более, чем на год, и оттого более образованный. Зато никто из Хозеков не умел всего того, чему Филь научился за свою жизнь. Сын удачливого торговца-аскемана из Неаполя, он легко считал в уме, знал обычные и звездные карты и мог проложить курс кораблю. А потратив больше года в Хальмстеме, он с помощью тамошнего кузнеца научился ковать и варить металл.
— «Было утро, в комнату с тяжестью пробивались лучи солнца…» — продолжил Ян.
Его дальний родственник Фрисл Бристо, жизнерадостный полный юноша с улыбчивым лицом, раскатисто рассмеялся и, выходя из-за стола, покровительственно хлопнул Филя по плечу.
— Тяжелыми ударами топора они туда пробивались, я так понимаю, — бросил он снисходительно.
Этого Филь не выдержал.
— Я всё понял, хватит! — сердито воскликнул он, вскакивая на ноги. Забрав свое сочинение у Яна, он сказал тише:
— Давай лучше займемся делом…
Его друг успел за два месяца усвоить, что под «делом» Филь обычно имел в виду какую-нибудь проделку, так что согласно двинул бровью, и они направились к выходу, лавируя в толпе школяров, покидающих трапезную.
Их обогнала стайка девиц, коих в Алексе набиралась треть от общего количества учащихся. За ними вышагивала матрона, чьи безжалостно стянутые в узел волосы разделял прямой, как стрела, пробор. Это была Багила, жена главного повара, нанятая для присмотра за девицами и получившая от них прозвище «мадам Гарпия».
Ян придержал Филя, давая пройти румяной ученице с разноцветными лентами в волосах. Габриэль — это была она — громко жаловалась своей подруге: