Где она с ним познакомилась, если не на приеме? Итак, если провести логическую цепочку через два убийства, то получается, что преступник решил во что бы то ни стало завладеть украшением. Сначала он ворвался в гримерку к известной певице (к слову сказать, не самое безопасное, с точки зрения убийцы, место, поскольку ГЦКЗ «Россия» — это вам не загородный особняк, окруженный молчаливыми соснами, а чересчур людное место). Убив звезду и не найдя украшения, бандит отчаялся и потерял надежду.
Но спустя время он появился на приеме, увидел кулон на Аське, познакомился с ней, а потом «зашел на огонек».
И этот убийца — определенно человек из высшего общества. Маша не могла себе представить убийцу в смокинге.
Как-то не получалось. Но самое странное во всем этом было то, что украшение не такое уж и дорогое. Коля, осмотрев его со всех сторон, сделал заключение, что камень — стекляшка. И даже нашел марку изготовителя украшения — «Своровски». С его же слов выходило, что стоит эта вещь не больше пяти тысяч долларов. И зачем, спрашивается, человеку из общества убивать двух женщин ради такого пустяка? Хотя, конечно, можно предположить, что убийца — маньяк, решивший истреблять всех, на ком увидит памятный кулон. Но это же бред!
Теперь о главном, о Боброве. Он пока единственный человек, по мнению Маши, который подходил на роль того самого невменяемого преступника. Но если она не могла представить убийцу в смокинге, то представить Боброва, решившегося на такой риск ради штуковины всего в пять тысяч долларов, она была совершенно не в состоянии. Его финансовое положение настолько благополучно, что он устраивает пышные музыкальные вечера с симфоническим оркестром. У него денег куры не клюют. Таких кулонов, каким владела покойная Ирма, он себе может хоть сотню заказать. Итак, логическая цепочка убийств не выстраивалась в Машиной голове. И выходило, что и Ирму Бонд, и Асю убили совершенно по разным причинам. Асю — переполошившиеся грабители, а Ирму.., кто ее знает почему…
Единственное, что связывает все произошедшее, так это «огнестрел» и вчерашний подслушанный спор Сержа с долговязым типом. Кого они делили? И что за важность в этом кулоне? Почему его ищут двое преуспевающих мужчин?
— Маша! — в наушниках рявкнул голос Игната. — О чем ты думаешь?!
«Сейчас, — злорадно промелькнуло в ее голове. — Так я тебе и рассказала!»
Вместо ответа она потупилась.
— У тебя глаза стеклянные! Ты же на работе, в конце концов. Так давай! Работай! Пой, разрази тебя гром! Поехали снова с первой строчки.
Зазвучала музыка, она вообще закрыла глаза, чтобы не видеть злопыхающего преподавателя и скучающего звукорежиссера, отгороженных от нее стеклянной стеной.
Она не чувствовала песни. Что вообще можно почувствовать, стоя в закрытой комнате, больше похожей на аквариум, под сверлящими взглядами двух измученных людей? Хороши слушатели. Да они уже ненавидят ее. Какие чувства она может передать, да и кому? Тем призрачным миллионам поклонников, которые будут слушать ее сингл?
Она попыталась представить огромный зал — пускай зал ГЦКЗ «Россия». Море людей, зал уходит куда-то вверх, задние ряды тонут в тени балкона. Все затаились, ожидая, как зазвучит эта девушка в растянутом свитере и джинсах… Нет, на ней-то черное платье, а на голове не наскоро собранный пучок, а гладкие волосы, оттянутые, распрямленные, ослепительно белые, чуть касаются плеч.
Что ж ты напрасно меня упрекаешь,
Это игра — ты и сам это знаешь.
Я не хочу, но я все же играю,
Я за игру нас двоих презираю.
Я не могу, слишком больно любить,
Я не умею ни ждать, ни просить…
«Господи! Бобров действительно мог убить Ирму! Но не из-за кулона! Нет! Он убил Ирму, потому что больше не мог ее выносить. Вот в чем штука! Она его мучила, терзала, она играла им и практически бросила».
Каковы же должны быть страдания мужчины, который вложил, нет, не деньги, он в нее душу вложил! А она, выжав его до капли, вытерла об него ноги и ушла к другому. К какому-нибудь богатому ничтожеству, который и подарил ей тот самый кулон. Тот, с кем она вела телефонный разговор у сцены, который Маша подслушала. Тот, чей кулон она отшвырнула от себя. А Аську Серж убил, потому что подумал, что это она подобрала украшение за кулисами. Что она могла знать или видеть что-то, что указало бы на него как на убийцу!
Музыка внезапно стихла, Игнат орал что-то в уши. Маша открыла глаза, с удивлением поняв, что стоит не на сцене, а в тесном аквариуме студии и на ней все тот же старенький свитер и джинсы. Волосы ее неряшливо прихвачены заколкой, а сквозь стекло ее сверлит глазами Серж Бобров.
— Нет, это никуда, никуда не годится! — бушевал Игнат. — Просто безобразие, а не исполнение! Что у нее с интонированием? Я ее такой никогда не видел. Даже когда она гаммы выпевала, она была более.., более… — Он пощелкал пальцами, подбирая подходящее определение, потом махнул рукой и невнятно закончил:
— Была, в общем…
— Хватит деньги понапрасну просаживать! — рявкнул меценат. — Не хрен студию брать, если песня не готова. Игнат, еще раз такое повторится, я из твоего гонорара вычту А ты, — он зло зыркнул на Машу, — будешь песню по клубам обкатывать, поняла? Пока я не услышу то, что мне понравится, в студию не пущу. У меня карман не резиновый Он подхватил куртку, закинул ее на плечо и, направившись к двери, кинул, не оборачиваясь:
— Сегодня иди и отдохни. Вечером позвоню, скажу, когда и где будешь выступать. Завтра репетируете с Игнатом и хореографом. Втроем. Готовьте ее к сцене.
Настроение было препоганое. Маша понимала, что виновата. И перед Игнатом, и перед Сержем. Они на нее понадеялись, а она запорола запись. Стыдно было до слез.
Вокалист сухо попрощался и быстро вышел.
— Фигня, — усмехнулся ей звукорежиссер — плечистый парень за пультом. — Первый блин редко получается. Бобров прав, песню стоит обкатать. Ты ее совсем не чувствуешь. Ты в студии-то была до этого?
— Нет, — она всхлипнула и пришла от этого в полное смятение. Еще только разреветься не хватает. Профессионалка называется! Работать нужно, а не рыдать.
— Иди-ка вовнутрь.
— Я? — она испуганно покосилась на него.
— Не я же, — он широко, ободряюще улыбнулся. — Все равно сегодня никого больше не будет. Студию-то до самой ночи заказывали.
— Он же не заплатит… — Она сделала робкий шаг в сторону аквариума и застыла.
— И что с того? Могу я человеку за так помочь?
Маша побрела назад к микрофону и наушникам, сама не зная зачем.
— Меня Федя зовут. — Голос у него был приятный, бархатный. Он уши грел. — Теперь расслабься. Выкинь все из головы. Голова должна быть абсолютно пуста.
«Хорошо ему говорить, — подумалось ей. — А как быть с бобровским выговором? Господи, каким же он может быть жестоким! Как обидно может говорить простые слова».
— Выкинь, Маш, выкинь. Все выкинь, — журчало в ушах. — Забудь обо всем. Закрой глаза. Так, отлично. Что ты хочешь спеть?
— Я? Что я хочу?
— Да, что ты хочешь.
— Н-не знаю… Может быть, что-нибудь из Элвиса?
— Пой из Элвиса.
— А музыка?
— Да хрен с ней, с минусовкой. Пой а капелла.
— Тогда я спою Love me tender.
— Давай.
Маша вдохнула:
Love me tender, love me sweet…
Никто ее не перебивал. Никто не учил правильно интонировать. Песня текла и текла, расслабляя ее тело. Мысли ее растворились. Она забыла и о Боброве, и об Игнате, и даже о Феде. Она пела, умоляя кого-то незримого любить ее так нежно, как это возможно. Так, как можно любить только в мечтах.