Выбрать главу

Александру меньше всего хотелось изнурять себя подобными видениями. Тем более в случае, если кошатнику действительно придет в голову шальная мысль использовать салфетку леди Харингтон с золотыми вензелями для удаления грязи с ботинка.

— В общем, если меня выставят из дома с позором, я не смогу показать Варфоломея настоящему врачу. Это будет трагедия! Я никогда себе этого не прощу. И я, согласись, должен использовать все шансы на пути к своей цели.

Молодой аристократ с ним полностью согласился.

— И вот я у тебя! — Борис радостно улыбнулся. — Проси, что хочешь, но научи меня этому этикету, ради Христа!

— Научить? Вас?!

— Считаешь, это невозможно? Брось! Даже зайца можно научить курить!

— Дурное дело — нехитрое… Впрочем… — Тут Александр задумался на мгновение, а потом улыбнулся:

— Вы говорили, что вас знает вся Москва.

— Верно! Едреныть!

— А вы многих в Москве знаете?

— Кого надо, тех знаю.

— В таком случае не сведете ли вы меня кое с кем?

Спустя пять минут они заключили устный договор на взаимовыгодных условиях.

* * *

Рабочий день у Маши начался со скандала. И это стало дурным правилом. Вернее — это стало последствием появления в ее поле зрения Боброва. Или ее в его, уже неважно. Главное, что, едва они оказывались в одном помещении, в воздухе начинали сверкать молнии. И Маша, поразмыслив на эту тему, пришла к выводу, что она тут абсолютно ни при чем. Это он является в дурном настроении и принимается громогласно критиковать всех и вся.

Например, сегодня. Репетиция проходила весьма успешно. Игнат, прослушав песню в ее исполнении, остался, кажется, доволен. Только головой покачал: мол, чего же ты вчера так не смогла. Вовик, хореограф, привел с собой четырех танцовщиков. Гордо выпятив грудь, указал на двух парней и двух девушек:

— Вот, Маш, твой кордебалет. Познакомься!

Маша им застенчиво улыбнулась.

Те деловито кивнули ей, и тут же закипела работа. Где и когда будет первое выступление, никто пока не знал.

Серж так и не позвонил вчера никому, поэтому старались в ощущении, что он придет и скажет: «Сегодня вечером».

Группа разучивала движения. Маше движений не досталось. По замыслу Вовика она должна подпирать микрофон, но делать это как можно изящнее.

— Легкие изгибы тела, манящие взмахи рук. Сплошная, едва прикрытая платьем эротика. Ты — центр. Они сами по себе. Пока так. Отлеплять тебя от микрофона, пожалуй, не стоит до поры до времени.

Маша с ним с легкостью согласилась, поскольку не понимала, как, исполняя такую песню, она еще и танцевать будет. Во-первых, не вяжется это с настроением исполнительницы, во-вторых, ритм у музыки сложный, джазовый. Чисто спеть и стоя-то нелегко, а уж в движении…

Собьется дыхание, и пиши пропало: восходящая звезда даст петуха. То-то смеху будет.

К трем часам в репетиционный зал вошел Бобров. Маша сразу поняла, что ничего хорошего из его визита не получится. Он хмуро оглядел каждого, задержал взгляд на певице, хмыкнул. С тихой угрозой буркнул приветствие, сел на стул, который ему любезно подставил Вовик, и махнул рукой Игнату:

— Заводи фонограмму.

Тот поставил мини-диск с минусовкой, Маша подошла к микрофону с тяжелым чувством. На первых аккордах попыталась сконцентрироваться на своих чувствах, забыть о дурном настроении начальства. Запела. Позади себя слышала шевеление кордебалета, что отвлекало. Закрыла глаза, заставила себя оторваться от земли, вспомнить ощущения от песни в студии.

Когда она замолчала, Серж потер переносицу и разорвал мрачную тишину.

— Во-первых, убери это стадо, — отрывисто приказал он Вовику.

Танцоры нахмурились, но смиренно отошли в угол.

— Теперь ты. — Он поднял тяжелый взгляд на Машу. — Ты сама себя в клетку загнала и вырваться из нее не можешь. Голос уже льется, это хорошо. Вот если я глаза закрою, даже забирает немного. А как гляну на тебя — ну кукла куклой. Где свобода, где раскованность? Какие там миллионы мужиков, ты же ведешь себя как девственница в первую брачную ночь. Из тебя силой чувства вырывать, что ли? Так таких клещей еще не придумали. Глупо смотришься!

К концу этой отповеди Маша закинула голову, чтобы слезы ручьями не полились из глаз. Ей казалось, что у нее температура поднялась до критического уровня, до того ей стало жарко. До того виски ей сдавило.

— Не смей раскисать! — вдруг рявкнул Серж. — А ну, живо нюни подбери. Здесь тебе не богадельня!

Маша вздрогнула. Слезы от испуга вмиг высохли.

— Еще раз, — приказал Серж.

Игнат опять включил минусовку.

Пытка продолжалась и продолжалась. Маша изо всех сил старалась выполнить все требования продюсера. Но тот все ворчал: мол, гиблый номер. Наконец не выдержал вокалист. Он подошел, положил ему руку на плечо:

— Она же голос сорвет.

Бобров зажмурился на мгновение. Маша сжалась, ожидая громкой ругани. Но неожиданно все обошлось. Серж вздохнул и, посмотрев на нее с сожалением, произнес:

— Не бомба. Черт!

Потом вынул из кармана несколько дисков, протянул Игнату:

— Это семь песен. Нужно же когда-нибудь начинать.

Не тяните с этим. Времени нет. Со следующей недели пробуем писать в студии, — потом сурово глянул на совсем скисшего Вовика:

— Нагаскай своих пока на мелодии.

И чтоб не топали, как слоны. Сегодня без них выступаем.

— Сегодня? — прошептала в отчаянии Маша, словно это известие было для нее неожиданным.

— В «Кристалле». В десять будешь в гримерке. Никите я позвоню, — бросил он и, не оглянувшись, быстро вышел.

Маша почувствовала, что силы ее покинули. Он разочаровался в ней. Он даже не хочет ее видеть. Она ему наскучила, она ему надоела, он наигрался. Все. Она не бомба.

Она больше не в состоянии зажечь тот самый странный блеск в его глазах. Он не смог слепить из глины Галатею и хочет смять свое творение, превратив его снова в кусок глины. И она, эта бессловесная, никому не нужная глина. не может ему помешать. Маша сжала рукой стойку микрофона, с отчаянием посмотрела на Игната:

— Заводи!

— Маш, ты же не взлетать собралась, — тот дернулся всем телом.

— Заводи! — крикнула она.

Вокалист пожал плечами, нажал на кнопку.

Она пела, едва сдерживая слезы. Перед глазами плыли огромные зеркала зала, унося и размывая в далеком туманном пространстве ее собственное хрупкое отражение.

Маленькая фигурка изнывала от отчаяния, угасала от несправедливости. Он топчет ее ногами. Он мешает ее с грязью. Почему? Ведь это ее первая песня. Первая! И сегодня ей выступать. Она радоваться должна, а ей хочется удавиться.

«Прямо сейчас, как только допою, пойду в уборную и повешусь, к чертовой матери!»

Музыка стихла. Только сейчас она почувствовала боль в ладони. Посмотрела на руку, удивилась: красные полоски от ногтей.

— Это было… — Игнат сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и вымолвил, словно удивившись собственным словам:

— Чудесно!

Маша неожиданно для себя всхлипнула. Слеза все-таки скатилась по щеке и капнула с подбородка.

— Ну, ну… — Вовик подлетел к ней, обнял за плечи и оторвал от микрофонной стойки. — У него просто плохое настроение. Ты и при нем пела сносно. А для первой песни так просто превосходно. Он хмурый, потому что с похмелья. Фигня, и не бери в голову. Если бы ему и в самом деле очень не понравилось, он бы тут же всех и разогнал.

А так смотри, вон на стуле твой репертуар лежит. Ну, хватит, хватит…

Он гладил ее по голове. От чужого участия у Маши в груди что-то взорвалось. Плечи ее заходили ходуном. Она пыталась сдержать рыдания, но они все равно прорывались наружу. По телу забегали мурашки.

Игнат громко хлопнул в ладоши:

— Перерыв десять минут. Мария, ступай в туалет и умойся. Иначе мы никогда не продолжим. Ну, что стоишь, живо!

Маша послушалась. Эти люди лучше знают, что ей теперь делать. Она только что излила свою душу. Она умерла вместе с финальной нотой и теперь внутри ощущала только пустоту. Не хотелось думать, доказывать и уж тем более сопротивляться. Хотелось лечь на диван, забраться под плед и закрыть глаза. Но дивана и пледа поблизости не было. Да никто ей и не позволит валяться на диване за несколько часов до выступления. Нужно собраться и продолжить репетицию. Нужно прослушать новые песни.