Шлейф

Поля встревожена.

— Седьмая армия под руководством Тухачевского пытается взять штурмом Кронштадт… Пока безрезультатно. Будущее большевиков в опасности.

— Вот уж за чье будущее я бы не опасался, — хмыкнул Владимир Абрамович и, взяв жену обеими руками за талию, усадил на стул. Сам же сел напротив и долго глядел на нее, словно бы не узнавая.

— Поля, ты вылитая императрица…

— Надеюсь, ты не мечтаешь об участи Николая Второго?

— Поля, давай уедем! Хорошо ведь, имея в кармане пару лишних монет, путешествовать по белу свету, ночевать в маленьких отелях, просыпаться в незнакомых городах Норвегии и Дании, пересекать горные хребты Испании, Италии! Флоренция, Венеция!

— Лишние монеты в кармане уж точно бы не помешали…

— Поэту умирающей династии…

— Птенчик мой, как же ты страдаешь в неволе, — вздохнула жена и, вытянувшись всем корпусом навстречу, дотянулась до его лба ладонью.

«За каждым движением царя следит ее наблюдательный глаз. Каждый неловкий шаг его она исправляет; вытягивает его низкорослую фигуру, возвеличивает осанку, усиливает голос, подталкивает руку, подчеркивает решимость».

— Увидим ли мы все это вновь?

— Увидим! А нет, так будем вместе вдаль смотреть. Главное, вместе, верно ведь?

Вопрос повис в воздухе. Владимир Абрамович выпростал ладони, чтобы словить его, да получил по лбу.

— Вместе, конечно… Да ты меня в упор не видишь! Я же по-прежнему тебе рада, пойдем!

«Она хотела облегчить ему бремя — и на каждом шагу увеличивала его».

Наркомфины и фасоны

Дверь кабинета, ведущая в общую залу, распахивается, и из куплетов, зарифмованных его опустошенным умом, разом выступают персонажи квартирного театра.

Выпархивает младшая сестра жены, Роза:

Дункан весит сто пудов.
Чем платить? К Далькрозу
На обмен Внешторг готов
Выслать нашу Розу.

Дункан толста и неопрятна, Роза грациозна и девственно-чиста.

Являются родители Поли, Розы, Шуры и Леки — хмурый Абрам Варшавский с лоснящейся Шейной Леей:

Круто жали капитал,
Сох Абрам, сдал в весе,
Горе мыкал и менял
Много он профессий.

Но как только Наркомфин
Поднял курс валюты,
Стал Варшавский господин
Через две минуты.

Тут он сразу весь расцвел,
Занялся экспортом;
Булки белые завел,
Смотрит прямо чертом.

Шейна Лея всем страстям
Тоже дала волю
И, представьте, по утрам
Масла мажет вволю.

Чтоб не портить общий тон
И вторить супругу —
Как вам нравится фасон? —
Завела прислугу…

Промелькивает безымянная прислуга в белом фартуке, седые волосы пучком, поверх наколка.

Подходят вплотную легкомысленный Шура и целеустремленный Лека с его стеснительной подругой Мирой.

Шура бросил Караван,
Штепсель, арматуру,
И теперь, как Дон Жуан,
Рад всегда Амуру.

Шура спекулянтом стал
Денег-то навалом,
Для обмена он достал
Фунт гвоздей крестьянам.

Шура «страсть» держать готов
В заключенье строго.
Тьма на свете дураков,
Но таких немного.

Лека зелен, тощ и худ,
Весь ушел в науку;
Высох так, что весит пуд,
Нагоняет скуку.

Брось линейку, интеграл,
И не порть ты Шуры.
Стань мужчиной, черт тя драл,
Заведи амуры…

Улыбнись, взгляни кругом,
Сделай Мире глазки…
……………………………..

Поля с детьми — десятилетним Левой и восьмилетней Лялей — завершают шествие.

Поля стала разуметь
Канта, Локка с Юмом,
Но важней того уметь
Штрудель печь с изюмом.

Нет ритмической блохи,
Мучившей Далькроза.
Ляля говорит стихи
«Соловей и Роза».

У девочки и впрямь феноменальная память. Корней Чуковский, которого они навещали в Куоккале (от Сестрорецка полчаса на поезде), так вдохновился пятилетней Лялей, что даже имени ее менять не стал: