«Владимир Абрамович Канторович.
Зубы, овал лица, подбородок
Алексей Федорович не унаследовал от деда интереса к псевдонаучным изысканиям, искрометного юмора в дедовских сочинениях она также не обнаружила, возможно, они не попали в чемодан. Из наличествующего разве что шуточные куплеты связывают деда и внука-весельчака. Интересно, какой был у Владимира Канторовича голос?
У Алексея Федоровича — бархатистый, глубокий.
— Как-то он исполнил итальянцам песню «Из-за острова на стрежень». Не зная ни времен, ни форм глаголов по-итальянски. Одни существительные и инфинитивы, позаимствованные из французского и музыки. Изложение содержания звучало примерно так: «Бандито грандо Стенька Разин ин Руссия векья (большой разбойник Стенька Разин в старой России) андаре гондола а фьюмо руссо мольто гранде Вольга (ходить лодка на очень большой русский река Волга). Стенька любить (аморе) благородная девушка (рагацца ноблесса). Другие бандиты (альтри бандитти) быть недовольны на Стенька (нон филичитозо а Стенька). Ты мы забрасывать (абандонаре) говорить бандиты, ты аморе только свой долбаный (долбанутто) рагацца. Стенька говорить: „Ах так, бля!“ (Эти слова он произнес по-русски, не зная эквивалента — но постарался передать смысл экспрессией). Стенька бросать рагацца ин аква, и бандиты мольто довольны (феличитозо)».
Всеобщий хохот.
— Откуда это в вас?
— Понятия не имею. Генетический код? Во время йоги мне вот что пришло в голову: семейное прошлое, как и вообще прошлое, человек, занятый собственной жизнью, по большей части вытесняет и игнорирует. Так оно и пропадает. Иногда в определенном возрасте начинаешь думать о нем — и вдруг понимаешь, что его нет. Да и то, что есть — надо ли это кому-то?
— Тогда зачем вы хранили чемоданы?
Алексей Федорович не отвечает. Он — в процессе медитации. Но ей слышно, о чем он думает.
«Предки с еврейской стороны казались мне старыми и умными (коими и являлись). Я их, конечно, интересовал — помню испытующий взгляд дяди Леки: „Интересно, что у него в мозгах?“ На их вопросы я что-то мямлил, типа: „Учусь нормально, живу нормально“. В принципе и они мне, помнится, казались интересными, скорее даже таинственными. Но я был правильным советским ребенком из правильной советской семьи, а у советских людей, как известно, память отшибло тем самым паровозом, у которого „в коммуне остановка“. Полагалось работать для будущего счастья человечества, а о прошлом не задумываться. История была обкромсана или изувечена. Но случилось так, что я стал заниматься чужими историями, и они захватывают меня куда сильней…»
Это нас и роднит.
— Родная… Чувство такое, будто я растворяюсь в тебе…
— Вы шутите?
— …или даже расплавляюсь, блаженство размягчения плавящегося металла, перехода в новую форму…
— Алексей Федорович, вы пьяны! Вы по всем фотографиям с бокалом разгуливаете…
— Это от тоски. У окна один стою и во тьму гляжу, а тоскую почему, вам не расскажу…
И не надо.
Дома безмолвны над каналами
8 марта 1921 года Владимир Абрамович Канторович вернулся домой из Музея революции с пустыми руками — из-за мятежа все позакрывали, и долгожданная встреча с организатором Петроградского историко-революционного архива не состоялась.
Записать! Хотя озябшие феминистки с портретами невинно убиенной Розы Люксембург и все еще здравствующей Клары Цеткин не метались в бреду. Напротив, держались организованно и, кажется, были единственными, кто в этот день вышел на улицу без рабочей надобности. Ни мятеж, ни холодрыга не способны обуздать дамскую страсть к раскрепощению. Клара Цеткин — еще куда ни шло, но Роза — та еще стервоза, он ее по Лондонскому съезду помнит.