Он ссылался на товарищей, которых я знал. В частности, на Франека Зайонца и других. Товарищ капитана не произнес ни единого слова. «Неразговорчивый», — подумал я.
— Дайте мне самый лучший пистолет и патроны, — обратился ко мне капитан. — Хочу бить немцев.
Я, конечно, не мог этого сделать.
— Наши бойцы сами добыли себе оружие и не отдадут его. Если добудем еще, дадим вам, — объяснил я.
Капитану мой ответ не понравился. Он повысил голос. Стал раздраженным. Я пристально посмотрел на него, и что-то неприятно поразило меня.
— Вы неправильно ведете борьбу, — разошелся капитан. — Вы не должны нападать на поезда. Какая от этого выгода?! Лучше ударить по приходам, монастырям. Там, по крайней мере, деньги, богатства…
«Провокатор или сумасшедший? — мелькнула у меня мысль. — Надо проверить».
— Молчать! Я здесь приказываю! — не выдержал я. — Пока можете остаться с нами.
Еще в начале нашего разговора второй пришелец попросил отпустить его: он решил идти дальше, домой. Я не задумываясь разрешил ему идти. Взрыв негодования капитана и уход второго пришельца в то время я никак не связывал. У меня не было оснований не верить им. Но какой-то внутренний голос подсказывал мне необходимость быть осторожным, и тут я вспомнил случай, происшедший в Мехувском повяте. В созданный там первый партизанский отряд Гвардии Людовой Яна Швая (Секера) зимой этого года пробрался власовец, выдавший себя за советского полковника. Пробыв в отряде недели две, как-то вечером он бросил гранату в землянку, где находились бойцы. Несколько человек погибло, а несколько было ранено.
Вечером отряд покинул леса Черной, возле Кшешовице, и двинулся к Ойцуву, Оттуда мы должны были идти дальше к Коцмыжуву, затем повернуть на юго-восток, чтобы в конце перехода возвратиться в Подгале. Этот круговой марш на старую базу имел целью запутать следы отряда. Мы получили сигналы, что гитлеровцы хотят любой ценой уничтожить наш отряд.
Бойцы шли группками по два-три человека, спрятав оружие под одеждой. По дороге к Черной нам стали встречаться люди, по виду похожие на рабочих. Они заинтересовали нас. У одного из мужчин было распухшее от слез лицо. На щеке у другого выделялась сине-красная полоса. Женщина лет тридцати шла, плача вполголоса. Я подошел к ней. Левый глаз у нее распух.
— Что случилось? — спросил я, движением головы показывая на рабочих.
Женщина остановилась. Я стал просить ее рассказать, что случилось. В конце концов она согласилась. Работала она в ближайших каменоломнях по принуждению гитлеровцев. В каменоломнях этих, по ее словам, работала преимущественно молодежь из созданной гитлеровцами так называемой стройслужбы. Работа была тяжелой. Заработки нищенские.
— Сегодня в каменоломни приехали гестаповцы. Пробыли целый день. Это они так избили нас! — рассказывала женщина.
— Чего они от вас хотели? Сколько их было?
— Вызывали по нескольку человек в контору. Спрашивали, почему медленно работаем. «Слабая производительность», — кричали они. Меня, как и других, избили резиновыми дубинками. Били куда попало — по лицу, голове. Они должны остаться там до завтра.
— Сукины сыны, — процедил сквозь зубы кто-то из бойцов.
— Возле каменоломни есть вилла. Там они и остановились.
Я остановил отряд и отозвал Стахака, Янека и Метека, чтобы посоветоваться. Приняли решение — захватить гестаповцев на вилле. Распределили задания. Группа Касперкевича вместе со Стахаком ворвется в дом. Я же с остальными бойцами окружу здание. Ребята вмиг собрались в путь.
Отряд приблизился к ярко освещенной вилле. Мы изучили подходы к ней. Обратили внимание на телефонные провода.
— Франек, обрежь их, — сказал я.
Франек тотчас же снял сапоги, засунул за пояс топор, поплевал на ладони и как кошка взобрался на самый верх столба. Провода полетели на землю.
Я отдал последние приказания:
— Группа из пяти человек со Стахаком и Янеком ворвется в дом. Действовать решительно. Малейшее движение у гестаповцев — стрелять, но только прицельно!
Бойцы окружили виллу. Я залег напротив главного входа с гранатой в руке.
Стахак и Янек с остальными бойцами подошли к двери. Все вместе налегли на нее плечами — и она с треском поддалась. Полетели оконные стекла.
— Хенде хох!
Трое гестаповцев, застигнутые врасплох, подняли руки вверх. Ребята поставили их к стене, обыскали, отобрали оружие.
Что дальше? Приказ мог быть только один — расстрелять. Приговор привели в исполнение. Виллу разгромили. Отряд быстрым маршем отошел к лесам Ойцува. Открытые поля, дома мы обходили стороной.