Тяжело дыша, он кладет свое свидетельство в расшитый бисером саквояж, который подарила ему на прощание кузина из Калькхорста. Он готов начать новую жизнь и добиться победы — ради Минны.
Глава третья.Чистилище
Трудно подробно тебе обо всем рассказать мне, царица.
Слишком уж много я бед претерпел от богов, Уранидов
«Одиссея», VII. 241
Если ты прибыл из столицы, хотя бы маленького государства, Фюрстенберг, по правде говоря, покажется тебе дырой. Он, с его менее чем двумя тысячами жителей, выглядит весьма скромно. Но зато может похвастаться своими озерами и лесами и еще тем, что вокруг него в самых неожиданных местах проходит граница, линией столь изломанной, что, вероятно, никогда не запомнишь, где кончается Мекленбург-Штрелиц и где начинается Пруссия. Не мудрено, что здесь процветает контрабанда, ибо многие продукты в штрелицкой земле дешевле, чем по ту сторону границы} К тому же река Хафель становится судоходной как раз в Фюрстенберге, и город с его пятью дюжинами судовладельцев является важным торговым центром. В его стенах царит куда более оживленный коммерческий дух, чем в других подобных ему городках.
Неподалеку от Берлинских ворот стоит приземистый, окрашенный в светлый цвет дом. К нему приближается худой, бледный юноша с саквояжем в руках. Над единственной дверью висит потускневшая вывеска: «Торговля Эрнста Людвига Хольца».
Три мили[4] от Нойштрелица до Фюрстенберга юноша прошел пешком — откуда ему взять денег на проезд?
На подоконниках перед весело подобранными за-навесками стоят фуксии и пеларгонии. Он решительно делает шаг, нарочно с левой.ноги, и поднимается по трем низким ступенькам в лавку. Дверь открывается с резким и тревожным звоном колокольчика.
Высокий грузный мужчина лет шестидесяти наливает покупательнице густой сироп в коричневый кувшин. Скромно, даже чуть боязливо, юноша стоит подле двери. Несмотря на близкий полдень, в лавке царит полумрак. Когда покупательница, многословно прощаясь, удаляется, колокольчик снова визжит, как поросенок. Юноша вздрагивает и неуверенно подходит к прилавку.
— Ну-с, молодой человек? — обращается к нему лавочник с вопрошающим взглядом, но, заметив саквояж, не ждет ответа и продолжает: — А, я вижу, ты мой новый ученик Шлиман из Нойштрелнца. Ты, верно, догадался, что я твой хозяин? Хорошо, что ты явился точно. Точность не только вежливость королей, но и главная добродетель ученика. Твой товарищ придет лишь завтра: Бенеке ведь здешний и не пропустит назначенного срока. Иди-ка теперь, Генрих, в комнату, сюда, сюда, через дверь с зеленой гардиной, и представься хозяйке. Расшаркайся с ней как полагается. Женщины очень это любят. К тому же вежливость во всех случаях жизни вторая добродетель всякого, кто хочет быть хорошим купцом. Моя жена покажет тебе твою комнату, где ты можешь оставить вещи. Твоя постель — под мышкой тебе ее, конечно, нести было бы несподручно — прибудет сегодня? Услышав примерно через четверть часа звон колокольчика, знай: по этому сигналу все живущие в доме собираются в столовой, чтобы «руки свои протянуть к поставленным яствам готовым». Ты удивлен? Ты, верно, думал, что нам, скромным провинциалам, чуждо классическое образование? После обеда ты свободен — твое ученичество начнется завтра. Советую тебе сочетать приятное с полезным и использовать вторую половину дня, чтобы ознакомиться с нашим городом. При этом не будь глупцом, а вежливо заговаривай с каждым встречным и расспрашивай о назначении построек, которые, может, привлекут твое внимание, и о названиях улиц — их ведь у нас немного. Надо, чтобы ты сразу везде хорошо ориентировался, когда тебе потом придется ходить по городу с поручениями... А, почтеннейшая фрау доктор, добрый день! — обращается он к женщине, только что вошедшей в лавку. — Чем могу служить?
Смущенный Генрих проходит через указанную ему дверь и, спотыкаясь, бредет по темному узкому коридору. Он сам не из молчаливых, но не может понять, как это человек, страдающий одышкой, в состоянии так долго говорить, не переводя духа. Неужто этого требует профессия н ему тоже придется этому научиться?
Госпожа Хольд оказывается обходительной пожилой женщиной. Она встречает нового жильца приветливо, почти по-матерински, хотя, впрочем, словоохотливостью не отличается. «Если бы болтливость мужа уравновесить молчаливостью жены, то оба были бы в меру разговорчивы», — мелькает у Генриха, когда он укладывает рубашки и чулки в ящик шаткого комода поверх своих книг и тетрадей. Потом он подходит к узкому окошку: тесный мощеный двор, ведущая в подвал каменная лестница с приоткрытым тяжелым люком, конюшня, склады. А если подняться на цыпочки, то среди деревьев видна река — вероятно, Хафель.
Во время обеда речи хозяина льются непрерывно, как ручей. Однако он не забывает и о телесной пище. Тут, между прочим, Генрих узнает, почему он, когда шел по городу, видел кое-где пустыри: начиная с шестнадцатого столетия Фюрстенберг в результате целой цепи пожаров не один раз превращался в груду развалин. В 1797 году сгорело 152 дома из 225, а в 1807 году огонь уничтожил всю западную часть — 103 дома и церковь. Это Генрих запоминает сразу: у него отличная память на числа. Труднее будет запомнить родственников хозяина. Генриху кажется, будто все жители Фюрстенберга состоят друг с другом в родстве.
Генрих привез с собой несколько книг, полагая, что в свободное время сможет заниматься самообразованием. Но он вскоре понял, что из этого ничего не выйдет. Он, конечно, может чувствовать себя членом семьи, с ним так и обращаются, но ведь он еще и ученик, занятый работой с пяти утра до десяти или даже одиннадцати вечера. День-деньской он подметает, моет пол, пилит дрова, топит печи, делает уборку, колет сахарные головы. После всего этого валишься на кровать как подкошенный, и правая нога уже спит, когда с левой еще снимаешь чулок. В воскресенье же все утро нужно присутствовать на богослужении — госпожа Хольц очень строго за этим следит. Но оттого что служба совершается в красивом зале замка, не проходит вечная свинцовая усталость. Она и заставляет подростка проспать весь остаток дня.
И все же Генрих Шлиман испытывает удовлетворение. Приятно ведь уметь разбираться во всем многообразии товаров, помнить их цены и отпускать покупателям не только требуемое ими, но и стараться уговорить их купить еще что-нибудь.
Когда он в первый раз относит жене городского судьи домой корзину и в награду ему дают три пфеннига, он готов от жгучего стыда спрятать руку за спину. Но потом он все же протягивает ее за стертой монетой. Ведь если за работу не получаешь ни шиллинга, а лишь кое-какую одежду и вынужден все выпрашивать у отца, который в Гельсдорфе на отступные деньги открыл лавчонку, то тебе нужен каждый пфенниг, как и откуда бы ты его ни получал.
Да, часто он задумывается об отце. Вместо пенсии отец получил несколько тысяч талеров отступного и снова объявил через ростокскую газету, что он вовсе не отстранен от должности, а продал ее по собственной воле. Но его репутация от этого не выиграла, ибо он по-прежнему живет с Фикеи Бенке, на которой все еще не женился.
Вскоре у Генриха обязанностей прибавилось, как будто их не хватало! Хольц стал гнать водку и устроил в задней комнате распивочную: теперь каждый божий день нужно пропустить через картофелерезку несколько мер картофеля. Бенеке, второй ученик, и Генрих выполняют эту работу по очереди. Она намного тяжелей любой другой: когда часами крутишь рукоятку, то это требует напряжения всех сил, а однообразие притупляет мысль. Вдобавок Генрих никак не может побороть тошноты, которую вызывает у него сильный и сладковатый запах.
Знмой совершенно неожиданно умирает Хольц. Падает и испускает дух, не окончив очередной фразы. Теперь обоим юношам разрешают торговать самостоятельно, намного раньше, чем они ожндалн. Еще целый год крутится рукоятка картофелерезки и однообразно тянутся дни под временной властью госпожи Кристины, пока не появляется молодой приказчик из Нойбранденбурга, Теодор Хюкштедт. Он покупает дом и лавку.