— Но таких махровых гиацинтов в Германии нет, во всяком случае, нет у нас в Мекленбурге. В четырнадцатой песне «Илиады» Гомер упоминает, что на Иде растет донник, шафран и гиацинты. Профессор фон Хельдрайх, афинский ботаник, считает, что под донником Гомера надо понимать одну из разновидностей клевера. Кстати, я хотел спросить: ведь скоро сорок лет, как я уехал из Германии, и я почти отвык произносить речи на родном языке. Как вы думаете, ничего, если я буду читать? Или это вызовет недовольство?
Вирхов удивленно поднимает голову.
— Я вас не совсем понимаю. Где вы собираетесь что-то зачитывать?
— О Зевс, мы ведь все время говорим с вами об этом: в Берлине, мой доклад!
— Разумеется, вы можете его зачитать, — поспешно кивает Вирхов и опять прячет легкую улыбку.
Путники едут дальше. Теперь попадаются только одинокие, кривые н низкорослые ели на скалах, но потом и они исчезают. Однако горы покрыты пестрым ковром весенних цветов.
— Это Сарики, — говорит Мехмет, когда они стоят на вершине.
Карманный барометр показывает высоту в 1766,8 метра. Погода совершенно прояснилась. На ярком, как летом, небе ни облачка. Далеко внизу лежит словно на ладони вся Троада. За Геллеспонтом синеет Херсонес Фракийский, виден Имброс и крутые очертания Самофракин, где восседал Посейдон, когда шла битва за Трою. Отсюда сверху Гиссарлыкский холм кажется не больше пуговки.
— У Зевса, вероятно, зрение было куда лучше нашего, — задумчиво говорит Шлиман, — он ведь отсюда наблюдал за ходом сражения и различал отдельных бойцов.
— На то он и бог, — отвечает дипломатично Вирхов, так как не уверен, не продиктовано ли это замечание искренней верой Шлимана. — А что это за остров, последний из виднеющихся на западе?
— Это Лемнос, и нам повезло. Вы видите за ним огромную лиловую пирамиду? Это священная гора Афон. А теперь посмотрите в другую сторону — Адрамиттийский залив вы уже немного знаете, за ним Митилены, древний Лесбос. Повернитесь снова. Вы видите Константинополь?
— Разве это вообще возможно?
— Некоторые путешественники утверждают, что возможно. Но они из тех же героев, которые видели Трою на холме возле Бунарбаши, видели два источника и бог знает что еще. Мехмет, а что за гора перед нами? Она, кажется, несколько выше нашей?
— Это ее близнец, эфенди, и зовут его Гаргисса.
— Вирхов, вы слышали? Это Гаргар! Там настоящая вершина! Мы не на той. Идемте!
И вот уже пятидесятилетний Шлиман, как юноша, бежит вниз по осыпи крутого склона так, что Внрхов и проводник, следуя за ним, то и дело теряют его из виду.
— Эта вершина выше на два с половиной метра,— торжествующе встречает их Шлиман. — Взгляните-ка на этот горб слюдяного сланца! Он тридцати метров в длину и от четырех до шести в ширину. Разве не похож он на гигантский трон? Гомер наверняка был здесь: из-за этого трона он и объявил гору Иду местопребыванием Зевса. Поглядите только, все расселины полны фиалок и махровых гиацинтов.
Но нет, друг мой, это только заключительные строфы. И даже, если вы читали их сотни раз, то здесь, на месте, где находилось брачное ложе Зевса и Геры, я должен прочесть вам весь этот отрывок из четырнадцатой песни...
Закончив читать, он принимается бегать из стороны в сторону, переворачивает каждый камень, заглядывает в каждую расселину.
— Я ищу алтарь, — кричит он Вирхову через плечо. — Здесь ведь был алтарь Зевса и теменос — священный участок.
— Но разве площадка на вершине не слишком мала для этого? — высказывает сомнение Вирхов. Но Шлиман не слышит. Он исчез.
Наконец откуда-то доносится его голос. На несколько десятков метров ниже, под отвесной стеной стоит он в маленьком ущелье и возбужденно зовет Вирхова жестами, чтобы тот спустился к нему. Он нашел белую мраморную плиту. В ней два круглых отверстия. «Для того чтобы крепить ее на подставке, — говорит он, — беритесь-ка, попытаемся ее повернуть». Когда это, наконец, удается с большим трудом сделать, на другой стороне плиты они видят овальное углубление.
— Это, вне всякого сомнения, плита Зевсова алтаря, — говорит Шлиман. — Когда первые христиане в своем ревностном благочестии разоряли древние святыни, то, вероятно, сбросили с вершины и эту плиту.
Вирхов поражен этим столь же смелым, сколь и наивным, объяснением. Однако ничего не говорит, чтобы не обидеть друга.
Но вот они пускаются в обратный путь и едут над полосой лесов среди зарослей терна, черные ветви которого почти совершенно скрыты кружевной пеной цветов. Вирхов направляет своего лошака к одному из кустов и срывает ветку. «Привет из Анкерсхагена», — говорит он и протягивает Шлиману цветущую ветку. Тот нерешительно берет ее, опускает голову и так пришпоривает своего лошака, что вскоре скрывается за поворотом дороги.
Вирхов тихо и довольно улыбается.
Через день они уже в Ассосе и осматривают холм, где некогда стоял храм, который как раз раскапывает Бостонское археологическое общество. Но это классическая эпоха и не представляет для них интереса. Многие находки, кажется, относятся даже к римскому времени, то есть еще менее интересны. Оба путешественника, не задерживаясь, направляются в гавань и находят там лодку с маленькой каютой. Хозяин лодки соглашается доставить их морем к Трое.
Но Посейдон не благоволит им. Во время плавания поднимается буря. Встречный ветер дует с такой силой, что они целый день и целую ночь не могут добраться до места. Они лежат на широкой скамье: Шлиман у самого борта, а Вирхов, тяжело страдающий от морской болезни, впереди. Когда начинает рассветать и килевая качка, наконец, затихает, они оказываются в бухте Безика-тепе.
— Господи, вы ведь насквозь промокли! — восклицает Вирхов, когда они, высадившись на берег, едут верхом по долине Скамандра к Трое.
— Да, лодка изрядно пропускала воду, — отвечает Шлиман.
— Не понимаю, как вы относитесь к своему здоровью! Как же вы смогли всю ночь пролежать в воде! Почему не встали и не перешли на другое место?
— Этого я не мог сделать, не разбудив вас.
На это Вирхов ие может ничего возразить.
Когда через неделю он отправляется на родину, с ним едет много ящиков: в одном — огромный пифос, в других — троянские орудия и сосуды. К тому же Шлиман купил у Кольверта все находки из Хапай-тепе, поскольку они представляли для Внрхова-этнографа особый интерес. Все это — подарки хозяина его другу и музею народоведения, который предполагается основать.
В непрерывной работе проходит лето. Из массы строительных остатков все яснее и яснее вырисовывается картина сгоревшего города. Троянская задача, кажется, выполнена полностью. Раскопки обошлись уже во многие сотни тысяч, но деньги нельзя было израсходовать с большей пользой — они помогли обнаружить именно то, ради чего и предпринята вся работа.
Шлиман часто думает о Вирхове, его посещение Трои было во многих отношениях плодотворным. Не ои ли обратил внимание на то, что н теперь дома в Троаде строятся точно так же, как строились три тысячи лет назад в сгоревшем городе? Нездоровая местность, вероятно, была причиной того, что в позднейшие времена здесь никогда не существовало сколько-нибудь крупного поселения. А бедность почвы приводила к тому, что немногочисленные жители не поднимались над скотоводческим укладом жизни, при котором дом имеет второстепенное значение. В результате сохранился старый тип постройки, и дома прошлого десятилетия, оставленные по какой-либо причине, через несколько сезонов дождей выглядят точно так же, как те, которые Шлиман нашел в недрах холма на глубине десяти-пятнадцати метров.
Или еще одно хотя и очень маленькое, но все же интересное наблюдение: в «Илиаде» неоднократно упоминается низина, лежавшая между Троей и станом греков, где были их корабли. Но, несмотря на все измерения, никакой низины здесь обнаружить не удавалось. Вирхов же обратил внимание, что возвращающийся с купания Шлиман всегда в одном и том же месте вдруг исчезал нз поля зрения, — там-то и лежит низина Гомера!