— Нет, главным образом другую сторону с изображением головы Зевса и Геры. Посмотрите, как замечательно проработаны черты лица!
Дёрпфельд с едва заметной улыбкой возвращает Шлиману серебряную монету.
— В этом я ничего не понимаю. Эстетизм и романтика не для меня.
— А стихи? Гомер? Его-то вы читаете не меньше меня.
— Читаю, но только из-за археологических и исторических данных. Других стихов я не читал со школьных лет, да и не собираюсь этого делать до самой смерти. Простите, но стихом или изображением головы могут восторгаться лишь мечтатели. Я вижу красоту в прочной кладке стен или в аккуратно очищенном от земли фундаменте постройки.
Шлиман ничего не отвечает. Они молча едут дальше. Теперь он не понимает собеседника. И все же именно для осуществления нового плана ему нужен этот удивительно трезвый молодой человек — для раскопок Тиринфа, что лежит сейчас перед ними, на восточной окраине Аргосской долины, в нескольких километрах от моря, на невысокой, одиноко возвышающейся скале.
Древние сказания повествуют о жестоких сражениях за обладание Тиринфом и Микенами. Основатель Микен, Персей, подчинил себе Тиринф, а его преемник Эврисфей вынудил Геракла, господствовавшего в Тиринфе, совершить для него знаменитые двенадцать подвигов. Больше сказания ничего не говорят, а из истории известно лишь, что оба города посылали своих воинов в Фермопилы и в Платеи и что позже, к 468 году до нашей эры, они одновременно были завоеваны аргивянами.
Аргивяне разграбили и сожгли Тиринф, но разрушить его не смогли. Он остался таким же «крепкостенным», каким был у Гомера. Более шестисот пятидесяти лет спустя после его разорения Павсаний, сравнивая Тиринф с пирамидами Египта, писал: «Стену же, которая одна только и осталась от развалин, называют творением циклопов; она сложена из дикого камня, а каждый камень настолько велик, что и самый маленький из них не может сдвинуть даже пара мулов. Еще в древние времена маленькие камни были вставлены между большими так, чтобы каждый из них как бы составлял с ними одно целое».
Тиринф давно манил Шлимана. Он побывал здесь, как в Трое н Микенах, во время своей первой торопливой поездки. Уже тогда, взявшись в сорок шесть лет за археологию, Шлиман с первого взгляда предвосхитил многие результаты будущих своих исследовании. Здесь, в Тиринфе, еще никто не вел раскопок. Ведь не принимать же в расчет, что пятьдесят лет назад Гирш и Рангабе, проведя тут лишь день, вырыли одну яму и наткнулись то ли на остаток стены, то ли на постамент. Перед началом раскопок в Микенах Шлиман вторично побывал в Тиринфе и провел здесь несколько больше времени, чем в первый раз. Вырыв двадцать разведочных шурфов и ряд траншей, Шлиман снова убедился, что прав он, дилетант, а не ученые, считавшие руины верхней крепости остатками византийской эпохи. Гигантские размеры камней избавили крепость от обычной судьбы всех древних построек — стать каменоломней. Эти глыбы даже не позволяли здесь что-либо возделывать. Лишь на средней и нижней террасах крестьянин-арендатор, чей бедный хутор находился под южной стеной, выращивал тмин.
В середине марта в Тиринф прибывает небольшой караван: Шлиман, Дёрпфельд и доктор Филиос в качестве эфора (блаженной памяти Стаматакис, произведенный за заслуги при раскопках Микен в генеральные инспекторы памятников старины, недавно умер, так и не успев полностью насладиться своей блестящей должностью). Нет больше и старейшего помощника Николаоса Зафироса. Зимой он утонул в Скамандре. В память о его верной службе Шлиман назначил вдове пенсию.
Морем из Афин привозят инструменты: сорок английских тачек с железными колесами, двадцать больших железных рычагов, два ручных ворота, большую лебедку, пятьдесят железных лопат, пятьдесят кирок, двадцать пять мотыг. Корзины закупают в Навплионе.
Дом арендатора слишком грязен, поэтому Шлиман, Дёрпфельд и слуга Эдип поселяются в Навплионе в гостинице. И вот опять долгие месяцы течет обычная жизнь экспедиции. Шлиман встает без четверти четыре, глотает для предотвращения малярии четыре грана хинина и идет к морю. Рыбак вывозит его на середину залива, где Шлиман плавает десять минут и затем влезает — в шестьдесят два-то года! — по веслу обратно в лодку. В кофейне с громким названием «Агамемнон» он выпивает чашку черного кофе, садится на лошадь и около получаса добирается рысцой до Тиринфа.
Солнце еще не взошло, когда Шлиман уже на месте и наблюдает, как собираются рабочие — шестьдесят или семьдесят мужчин и женщин, главным образом албанцы из соседних деревень, а также десяток греков из Харвати, тех же, что работали у него восемь лет назад в Микенах. Точно с восходом солнца они подходят к подножью скалы, берут из сарая инструмент и приступают к работе. В это время посылают лошадь в Навплион за Дёрпфельдом, который раннему купанию предпочитает сон.
Зима была особенно мягкой, и весна в этом году особенно щедра. Еще только пятнадцатое марта, а деревья уже зеленые и все поля пестрят цветами. Иногда Шлиман смотрит вслед косяку журавлей, что с глухими криками летят на север, и его охватывает тоска по родине. Но сейчас нельзя предаваться подобным настроениям — предстоящая работа слишком велика и серьезна.
Сначала надо расчистить территорию верхней крепости. Наслоения достигают почти полутораметровой толщины: распавшиеся кирпичи, обвалившаяся кладка, превратившиеся в известь камни, глина и перегной. Под всем этим обнаруживают бесшовный известковый пол с мозаикой из камней. Но то, что оказывается тут же, менее всего ожидали, сначала путаная, а потом все более ясно проступающая и обозримая сетка фундаментов (они сохранились высотой в полметра-метр) — четкий, лишь в нескольких местах нарушенный позднейшими постройками контур дворца.
Гомер часто упоминает о дворцах царей, но обычно это лишь отдельные сделанные мимоходом замечания; чего-либо похожего на настоящее описание у него нет. А здесь вот укрепленный царский дворец гомеровской эпохи, черты которого с удивительной и часто ошеломляющей точностью совпадают с отрывочными сообщениями поэта.
Верхняя площадка известковой скалы Тиринфа имеет около трехсот метров в длину и ста в ширину. Крепость опоясывают стены толщиной до семнадцати метров. По характеру кладки архитектору видно, где возвышались башни. Нижняя часть стены сплошь сложена из камней, а внутри верхней ее части устроены замечательные галереи со стрельчатым сводом, которые на первый взгляд напоминают добротно построенный готический замок. Для каких целей они служили? Высказывается мнение, что для обороны. Но как показывают дальнейшие раскопки, это были экономно построенные склады. Они удивительно напоминают казематы, устроенные в стенах карфагенской крепости Бирса, где, как сообщает в своей «Римской истории» Аппиан, размещались конюшни и кладовые.
Крепость имеет только один вход, в середине восточной стены, то есть со стороны материка. Сооруженная из больших камней шириной почти в пять метров дорога поднимается вдоль наружной стены к воротам, которые в два раза уже ее. Рядом с воротами, господствуя над входом, высится мощная прямоугольная башня. За воротами дорога идет по узкому проходу, образуемому двумя стенами. Если бы врагам когда-либо удалось овладеть воротами, то они были бы здесь уничтожены, так как через двадцать метров на их пути вставало новое препятствие: ворота в верхнюю крепость, которые и размерами и характером постройки походили на Львиные ворота в Микенах. Одно, во всяком случае, ясно каждому, кто осматривает Тиринф: силой захватить эту крепость нельзя, взять ее можно было только в результате измены.
Павсаний превозносил огромные глыбы стен, и с ним соглашались все, кто бывал здесь позже. Но Павсаний преувеличивал, говорит Дёрпфельд: в этих циклопических стенах есть камни, которые способен сдвинуть с места даже один сильный мужчина. Прежде всего надо иметь в виду, продолжает он, что часть их построена из известняка, как из бутового, так и тесового камня, а другая — из более твердой брекчии. Крепостные стены, а также фундаменты домов сложены насухо, в то время как при возведении стен домов всегда применялся глиняный раствор. Что же касается веса, то можно подсчитать: небольшие глыбы весят все же около сорока центнеров, а более крупные, в три метра длины и полтора высоты, — в три раза больше. Отсюда ясно, почему предание говорит о том, что Пройт, царь Тиринфа, призвал для постройки циклопов: подобные величины не укладывались тогда в человеческом сознании.