Выбрать главу

Дни идут за днями, и безмятежный покой сменяется вдруг тревогой. Неясные вначале слухи становятся реальностью: дервиши снова разожгли пламя восстания в Нубии, на берегах Нила. Не раз плывущая вверх по реке лодка подвергается обстрелу. Лишь ловкость команды спасает путешественников. Но однажды дело принимает серьезный оборот. Недалеко от Джебель Алаги почти до середины реки доходят большие песчаные отмели: лодка вынуждена плыть совсем близко у дюн восточного берега. Внезапно — это происходит первого марта — раздается треск выстрелов, и из старого полуразвалившегося укрепления на лодку обрушивается град пуль. Укрывшиеся там повстанцы грозят захватить ее. Мучительные четверть часа проходят в неравном бою, пока не грянул пушечный выстрел, отогнавший повстанцев. Выбрасывая искры, в облаках пара вниз по течению идет канонерская лодка. К счастью, па ней услышали стрельбу и поспешили на помощь.

— Вы ни в коем случае не должны продолжать плавание, — говорит молоденький лейтенант. — По всей Нубии, да и вверх по реке до Хартума, положение не лучше, чем здесь. Как в Асуане?

— Совсем спокойно.

— Ну, так было несколько дней назад. За это время все изменилось. Считайте себя в блокаде. К счастью, на левом берегу совершенно спокойно, и я вам советую стать там на якорь и переждать одну-две недели.

— Тогда придется возвращаться сушей, по левому берегу, — сердито отвечает Вирхов. — У меня нет столько времени.

— Оно должно у вас найтись. Такова непреодолимая сила обстоятельств, сэр. Вернуться сушей не удастся — нет дороги. Остается лишь одно: набраться терпения и переждать.. Мне нужно следовать дальше. Счастливо оставаться, господа.

Канонерская лодка, пыхтя, отчаливает.

— Феллахи правы, — ворчливо произносит Шлиман. — В конце концов это их страна; если бы им ее отдали, не было бы, наверное, никаких беспорядков.

— Вот видите! — обрадованно восклицает Вирхов. — Мы снова одного с вами мнения! Именно поэтому я выступал в рейхстаге против колониальных притязаний!

Они пристают к берегу вблизи деревни, белеющей среди пальм и плодовых деревьев. Сколько они здесь пробудут? Неизвестно. Лейтенант с канонерской лодки обещал дать знать, когда можно будет тронуться в обратный путь. Судя по книгам, археологических открытий здесь ждать не приходится. Однако если Шлиман берет лопату и вырывает в песке яму, он обязательно что-нибудь находит. Он действует с уверенностью лунатика, или, лучше сказать, с чутьем охотничьей собаки. Правда, могилы, которые он здесь обнаруживает, подобны сотням других и представляют интерес скорее для антрополога, чем для археолога, жаждущего раскрыть тайны истории; они относятся к далеким доисторическим временам.

Проходит неделя; дневной зной сменяется тихим дуновением ночного ветерка. Давно уже жители деревни, люди сдержанные, стали друзьями и почитателями Шлимана и Вирхова. До сих пор во всей округе был лишь единственный человек, умевший читать, — имам. Но один из двух чужестранцев, тот, что меньше ростом, с жидкими усами, в очках с тонкой оправой, не только читает по-арабски, но и пишет. Словно по волшебству, из-под его быстрого пера появляется множество писем, адресованных уроженцам деревни, что работают в Асыоте, Каире или Александрии. Когда река снова станет свободной, письма поплывут на пароходе вниз по течению и принесут изумленным людям вести с родины.

Чародей этот живет у сельского старосты вместе со своим другом, великим хакимом, который в один миг излечивает немногие существующие здесь болезни.

Когда солнце зашло и в небе, словно прибитый золотыми гвоздями, загорается Южный Крест, мужчины и женщины, трудившиеся целый день на полях или у оросительных каналов, выходят из своих низеньких домов. Дома эти ничем не отличаются от тех, в которых жили их далекие предки, когда великий Рамсес поднимался вверх по Нилу. Вирхов, устроившись на пороге хижины, вслушивается в необыкновенную тишину. А Шлиман сидит, поджав ноги, в кругу местных жителей, сынов реки и пустыни, и по памяти читает им коран.

Как цветы от дуновенья ветра, склоняются, касаясь лбом земли, седые и черные головы слушателей всякий раз, как произносится имя аллаха. Через час или два, когда чужеземец замолкает, все молча встают, низко ему кланяются, прижав руку ко лбу и груди, и исчезают в темноте.

Плещется река и дует ветерок, как это было тысячелетия назад и будет через тысячи лет.

На девятый день пребывания в нубийской деревне раздается, наконец, свисток канонерской лодки. Нил умиротворен, и находившиеся в блокаде путешественники могут продолжать свой путь.

— Как раз вовремя, — сияет Шлиман, — у Агамемнона завтра день рождения. Мальчик очень бы огорчился, не получив поздравления от отца.

Едва лодка прибывает в Вади Хальфа, как он уже строчит на телеграфном бланке: «Я молил Зевса-отца и Афину Палладу, чтобы они были милостивы к тебе и ты еще сто раз отмечал день своего рождения в здоровье и счастье».

Через три недели путешественники снова в Афинах и наслаждаются чудесной весной. Отдых — поездка по Нилу и морское путешествие — сразу же сменяется кипучей деятельностью, без которой нельзя себе представить Шлимана.

Нужно просмотреть горы почты. Через несколько дней приедет Софья, она лечится в Мариенбаде. Софья пишет, что курорт ей очень нравится и что она уже несколько раз встречала здесь первую жену Шлимана. Развеселившись, Софья прилагает к письму список находящихся на курорте, где значится одна госпожа Шлиман, а через несколько строчек — и вторая. Шлиман вскипает, он не видит в этом ничего смешного: госпожа Шлиман может быть только одна! В сердцах он телеграфирует бывшей жене, что прекратит посылать ей деньги, если она еще раз осмелится называть себя госпожой Шлиман там, где находится Софья. Однако вслед за тем он осведомляется о ее здоровье, спрашивает, помогло ли ей лечение и как поживают дети.

Нужно встретиться с архитекторами. Шлиман приобрел несколько земельных участков. На улице Фидия он хочет построить новое здание для Немецкого археологического института и должен, конечно, решить в деталях, каким будет здание, все вплоть до надписей. Дёрпфельд сооружает по его поручению школу для детей немецкой колонии в Афинах, которая постоянно растет.

В Пирей прибыл целый корабль с молодыми саженцами эвкалипта. Шлиман разъезжает в коляске по Афинам, уговаривая принять в подарок и посадить его деревья.

Софья — она несколько дней как вернулась домой — ждет с обедом. Чтобы не раздражать хозяина подачей одних блюд и уборкой других — все они подаются одновременно.

— Сегодня очередь говорить на каком языке? — садясь за стол, спрашивает Шлиман.

— На английском. Но не лучше ли нам говорить по-французски? — предлагает Андромаха.

— Если очередь за английским, то мы, разумеется, будем говорить по-английски. Ты небось боишься, что придется вносить слишком большой штраф? — подтрунивает над дочерью Шлиман.

За каждое неправильно употребленное слово платится штраф в десять лепт. Копилка стоит посреди стола: дети и даже Софья обязаны так же аккуратно платить свои долги, как когда-то он, будучи купцом, оплачивал счета. Раз в год устраивается праздник, которого нет в греческом календаре: копилка разбивается, а содержимое делится между детьми.

После обеда все расходятся по своим комнатам. Дети сидят тихо-претихо, дабы — упаси бог! — не помешать отцу. Все в доме из робости делают вид, будто после обеда глава семьи работает, как и прежде. Даже самому себе Шли май не признается, что вот уже несколько лет, как у него вошло в обычай полчасика подремать над бумагами.

Потом приходят посетители, желающие познакомиться с одной из достопримечательностей Афин, часто — просто знакомые, в их числе и Дёрпфельд. Он всегда самый желанный гость, хотя нет-нет да и находит ошибки в книге, которую хозяин почти успел забыть. С педантичной обстоятельностью немецкого школьного учителя Дёрпфельд устанавливает, что знаменитый «ключ» из клада Приама — вовсе не ключ, а резец, что «щит» — круглое блюдо, что расплющенный «шлем» — медный сосуд, что наконечники копий — это клинки кинжалов и что у серебряной вазы была не одна ручка, а две, причем не припаянные, а приклепанные.