Когда Сяо Линьфа вылезал из воды, его круглого живота как не бывало, и он снова принимался за арбуз, вплоть до того, что обгладывал последнюю корочку. Лао Люгэ однажды сказал:
— Надо было назвать тебя Гуамо, что означает «арбузный дьявол»!
— И правда Гуамо! — закивал головой Сю Баоцэ.
Дни шли за днями, и старики, казалось, позабыли настоящее имя мальчика, так и стали называть его Гуамо.
Гуамо был сиротой и воспитывался в доме дяди. К обучению он не проявлял никакого интереса, да и к наставлениям дядюшки был равнодушен, а с пяти шести лет полюбил гулять на побережье. Нельзя сказать, что на бахче Гуамо только даром лакомился арбузами, напротив, он часто помогал старикам и с удовольствием выполнял различные поручения: поливал арбузы, обрезал пасынки, проводя много времени под палящим солнцем. Сю Баоцэ жалел мальчика и звал его отдохнуть, а Лао Люгэ с трубкой в зубах, посматривая на Гуамо, говорил: «Пусть работает! Это достойный труд». Устав, Гуамо отправлялся к морю искупаться, а возвращался всегда с парой огромных рыбин, которые прятал за спиной. Старики недоумевали: как ребёнок с пустыми руками умудряется поймать таких больших рыб, однако никогда его об этом не спрашивали, так как Гуамо был в их глазах едва ли не такой же рыбой, а «большой рыбе» разве сложно поймать «маленькую». Чего только ни удавалось поймать Гуамо: и змееголовов, и осьминогов, моллюсков трубачей, устриц… Старики готовили из рыбы уху и фрикадельки, лепили пельмени с рыбной начинкой. Однажды, поев, они спросили Гуамо, как тот сумел поймать эту длинную и тонкую рыбину, похожую на ремень. Мальчик ответил:
— Достаточно найти толстую проволоку! Рыбы всегда любят плавать у берега, выберешь одну — и хлестни по ней проволокой так, чтобы сразу разрезать на две части. Только бить нужно без промаха!
— Без промаха, значит! — повторили они с улыбкой.
Не прошло и нескольких дней, как Гуамо снова пришёл к старикам, которые не стали доедать его улов, а, продев оставшиеся рыбины через ивовые прутья, положили сушиться на солнце. Маленькая хижина как магнитом притягивала Гуамо, по случаю его прихода Сю Баоцэ и Лао Люгэ с готовностью снимали самый большой арбуз. Поначалу их удивлял этот худенький мальчишка, который мог за раз съесть такой большой арбуз, а потом заинтересовал по-настоящему: если Гуамо реже заходил к ним, то разговоры только о нём и велись.
Как-то раз, когда солнце уже клонилось к западу, Гуамо снова появился в хижине и, вопреки своим правилам, с наступлением темноты остался ночевать. У Сю Баоцэ не было жены и детей, поэтому, когда он посреди ночи протягивал руку погладить Гуамо, его охватывало радостное чувство. Старик представлял, что сейчас, будь он женат, у него был бы сын одного возраста с Гуамо. Ночью Сю Баоцэ и Лао Люгэ спали по очереди, потому что один из них должен был охранять бахчу. Когда наступила очередь Сю Баоцэ, он разбудил Гуамо. Они вдвоём стали готовить в котелке свежий батат и орехи, найденные мальчиком. Добавив соли и ещё немного подержав на огне, они принялись за еду, которая показалась им чрезвычайно вкусной.
Ветер с моря приносил запах рыбы. Ночной воздух казался плотным. Одежда Сю Баоцэ и Гуамо, сидящих перед костром, пропиталась влагой. Звёзды сияли ярко и таинственно, они были будто бы ближе в этот момент. Плеск ни на минуту не умолкающего прибоя звучал тише, чем далёкий шум, с которым волны огромного безбрежного океана разбиваются о берега мироздания. Глубокой ночью этот звук вместе с мерцающими в вышине звёздами и шелестом листвы создавали особый, таинственный мир, а ликующее и звонкое журчание реки Луцинхэ, даже ночью катящей свои воды к морю, умиротворяло и воодушевляло старика и мальчика, охраняющих бахчу.
Гуамо, прислонившись к Сю Баоцэ, посмотрел на половинку луны, повисшую высоко в небе, и неожиданно сказал:
— Дядя Баоцэ, в будущем году я тоже буду к вам приходить! Мне нравится тут работать.
— Почему? — Сю Баоцэ, жуя кусочек батата из котелка, отрицательно покачал головой. — Ты должен стать рыбаком, только из этого выйдет толк! А когда состаришься, будешь одного с нами возраста, тогда и приходи.
Гуамо замолчал и стал прислушиваться к едва различимым окрикам, доносившимся с побережья, где рыбаки ставили сети на ночь, а потом сказал:
— Я пойду наловлю ещё рыбы.
Он вернулся с несколькими макрелями и опустил их вариться в котелок. Сю Баоцэ зажёг трубку и, сделав несколько затяжек, попросил:
— Расскажи что-нибудь…
— Лучше ты расскажи. Ты уже старый человек, а у вас, стариков, всегда найдётся что рассказать, — под треск углей ответил ему Гуамо.
— В прошлом году я посадил позади хижины тыкву. Ни за что не догадаешься, что же потом выросло. Батат! — начал Сю Баоцэ, закатав повыше широкие штанины брюк.
Расхохотавшись до колик в животе, Гуамо сказал:
— А вот я как-то раз посадил кукурузу. Угадай, что вместо неё выросло? Клещевина!
— Чепуха! — резко перебил его Сю Баоцэ, выколачивая табачный пепел из трубки, — Что за ерунду ты нагородил!
— Это ты ерунду городишь! — ответил Гуамо.
— Нет, — покачал головой Сю Баоцэ. — Это произошло из-за того, что соседский мальчик украл тыквенное семечко, а закопал батат…
Гуамо беззвучно засмеялся, потом повернулся и снял ближайший арбуз. Жуя арбуз, он заговорил:
— Я вспомнил одну историю… Это всё чистая правда! В том году, когда Луцинхэ разлилась, люди говорили, что в ней рыбы тьма-тьмущая, и многие даже советовали мне пойти наловить. Я ещё тогда постоянно хотел спать: как только увижу что-нибудь, к чему можно голову прислонить, так она как будто сама приклеивается и ни в какую не поднимешь…
— Всё дети такие, — сказал Сю Баоцэ, откусывая арбуз.
— Нет, не всё. А ещё мой дядя говорит, что страх — это недостаток, — Гуамо продолжил свой рассказ, перестав есть арбуз и выпрямившись. — Так вот… Однажды Луцинхэ окутал густой серый туман. Такой сильный, что, когда я шёл от дома до берега, вся моя одежда промокла… На реке в тот день никого не было: всё боялись, что в тумане, когда никого перед собой не видно, водяная нечисть затащит их на дно. Но я не побоялся, пырнул прямиком в воду и доплыл до излучины в устье реки…
Сю Баоцэ всё это время сидел, щурясь, но вдруг резко открыл глаза и произнёс:
— Погода тогда стояла жаркая, а вода в излучине, чай, ледяной была?
— А то как же! — закивал головой Гуамо.
— Я слышал, там много черепах водится, — сказал Сю Баоцэ, снова прищурив глаза.
Гуамо кивнул и стал рассказывать дальше:
— Я там выловил большую рыбу. Она ногу мне порезала своими плавниками. Я разозлился и ударил её хорошенько кулаком по голове. Только тогда она и успокоилась. Обняв рыбину как малого ребёнка, я вылез на берег. Она дёргалась у меня в руках, будто хотела вернуться обратно в реку, но я только сильнее сжимал её. Потом по дороге домой я захотел отдохнуть, да и заснул, прижав рыбу к груди. Проснувшись, смотрю: а рыбы-то и нет! Только к животу прилипло несколько чешуек…
— Так куда же она делась? — удивлённо спросил Сю Баоцэ, сидевший на корточках.
Гуамо протёр глаза и ответил:
— Кто же знает? Я до сих пор не знаю, куда она делась! Только на следующий день на рынке я увидел девушку, которая продавала рыбину, и чем больше я на неё смотрел, тем больше мне казалось, что это та рыбина, которую я выловил…
Сю Баоцэ молча закурил трубку. Гуамо, казалось, устал рассказывать. Он протянул руку за оставшимся куском арбуза и отправил его себе в рот, но не стал жевать. Он лежал на спине и смотрел на усыпанное звёздами небо.
В арбузных грядках застрекотали кузнечики, и другие букашки тоже стали вторить им, издавая удивительные звуки. Из котелка начал подниматься пар, и сильнее запахло рыбой. Сю Баоцэ поднялся и снял его с огня.
Раздались чьи-то неуклюжие шаги; только когда человек приблизился к ним, Гуамо и Сю Баоцэ разглядели, что это был Лао Люгэ. Он молча сел перед костром и стал греть руки. Увидев арбузные корочки, он похлопал Гуамо по животу со словами: