Опять всё стихло. Мы молча смотрели на небо.
Прошло много времени, когда она снова заговорила, в этот раз её голос слегка дрожал: «А что, если ты поступишь, а я — нет?» Я тоже вдруг об этом подумал и невольно содрогнулся. Однако ответил с полной уверенностью: «Я всё равно никогда тебя не забуду». Она выдохнула и сказала: «Если я поступлю, а ты — нет, то я тоже тебя не забуду».
Я почувствовал около себя её руку и крепко её сжал. Это была немного шершавая рука девушки-крестьянки. Даже в такую холодную пору её ладони были горячи. Но она вдруг сказала: «Мне холодно». У меня сильнее забилось сердце, и я крепко обнял её. Она была в моих объятиях: черноглазая, тихая, покорная. Я поцеловал её влажные уста, её нос и мокрые глаза.
Это был мой первый поцелуй.
Усталость. Усталость. Дикая усталость.
Ван Чуаня мучила страшная бессонница, он совсем не мог спать. У него глаза стали красными от полопавшихся капилляров, а на голове был курятник вместо волос. С первого взгляда он казался настоящим чёртом. Характер у него тоже испортился, он уже не был таким добрым и снисходительным. Однажды ночью он два раза люто ударил кулаками Мо Чжо, потому что тот храпел. Мо Чжо проснулся и, прикрыв голову руками, расплакался. И тогда возле него начал крутиться беспомощный Ван Чуань: «Что же делать, что делать?» У Мо Чжо ещё больше усилились головные боли. Как только он открывал книги, голова раскалывалась на две части. Тогда ему пришлось раскошелиться на два мао и купить «Звёздочку». Он смазал виски, и во всём общежитии стоял крепкий запах тигровой мази.
Однажды, вернувшись в комнату, я застал его в слезах и спросил: «Что, Ван Чуань опять тебя ударил?» Он покачал головой и ответил: «Горько, ох, горько мне, староста, не заставляйте меня поступать в университет, лучше я поступлю в какое-нибудь среднее профессиональное училище».
Запели птицы, и пришла пора жать пшеницу. Наши учителя остановили занятия и отправились работать на школьное поле. Ученики расслабились и стали заниматься своими делами. Я рассказал об этой проблеме директору школы, но он ответил, что единственный выход из сложившейся ситуации — помощь учеников на поле, как только будет собран урожай, занятия тут же возобновятся. Я был зол на директора, считал его вредным и мелочным человеком. Ведь до вступительных экзаменов оставался всего лишь месяц, а полевые работы только отнимут у учеников время. Но когда я вернулся в класс и рассказал о решении директора, всё, наоборот, обрадовались. Они поддерживали руководство школы и желали принять участие в жатве. Оказалось, что всё чувствовали огромное напряжение в учёбе, каждый старался зазубрить как можно больше материалов, но результат был плачевным. Предложение директора выйти на поле стало отличным предлогом сменить род деятельности, поэтому всё с криками наперегонки бросились к выходу из класса. Школьное поле находилось на западном берегу реки. Всё прибежали и, не говоря ни слова, стали выхватывать у учителей серпы. Они выстроились в ряд и начали жать пшеницу, сосредоточенно и размеренно, быстро, но не беспорядочно. Вскоре половина поля уже была обработана. Напряжённость и тревога крупными каплями пота скатывались со лбов трудящихся, в воздухе витали умиротворённость и спокойствие. Всё снова на какое-то время стали крестьянскими детьми, которые самозабвенно трудились в поле, иногда посмеиваясь, иногда шутя. Многие учителя стояли на меже поля и смотрели на них с одобрением. Ма Чжун сказал: «Не будем упоминать об их способностях к наукам, но пшеницу они жнут отменно. Если бы на экзаменах проверяли умение работать в поле, это было бы замечательно!» Я вытер пот и осмотрелся вокруг. Впервые в жизни я осознал: труд — это счастье.
К вечеру всё поле уже было обработано. Растроганный директор школы наградил всех бесплатным ужином. Это опять было тушёное мясо с редькой, но в этот раз его было достаточно. Всё умылись и отправились ужинать. Как же было вкусно!
Однако в последующие дни случилось несколько неприятных инцидентов.
Первой плохой новостью было намерение Ван Чуаня бросить учёбу. До вступительных экзаменов оставался лишь месяц, но он вдруг решил прекратить занятия. То был первый год сельскохозяйственной реформы, согласно которой каждое домашнее хозяйство несёт ответственность за определённый участок поля. Каждая деревня была занята разделением земель. Семье Ван Чуаня тоже достался участок в несколько му[21], а теперь пшеница обгорела и пожелтела. Её необходимо было жать, иначе она сгорит до основания. Громадная жена Ван Чуаня пришла опять, в этот раз она не ругалась, а с серьёзным видом спрашивала совета: «Пшеница на поле обгорела, ты вернёшься её жать или нет? Если да, то мы вместе с этим справимся, а нет, так пусть она пропадом пропадёт!» И, не дожидаясь ответа, она развернулась и ушла.
Теперь Ван Чуань глубоко задумался. Вечером он вытащил меня из класса и впервые достал из нагрудного кармана пачку сигарет. Одну протянул мне, а вторую взял в зубы. Мы закурили; сделав две затяжки, он спросил: «Дружище, мы с тобой когда-то были одноклассниками, а теперь даже прожили полгода в одной комнате, мы можем поговорить откровенно?» Я ответил: «Конечно». Он снова затянулся: «Тогда я хочу задать тебе вопрос, пообещай мне, что ответишь честно». Я сказал: «Естественно, о чём разговор!» — «Скажи, такой, как я, может поступить?»
Я остолбенел и не знал, что ответить. По правде говоря, умственные способности Ван Чуаня не были выдающимися, что бы он ни учил, через два дня всё забывал. В его памяти Хуанхэ[22] осталась рекой длиной в тридцать три километра. Кроме того, последние полгода его мучила бессонница, из-за этого память ещё больше ухудшилась. Но он очень старался, это замечали всё.
Я успокоил его: «Ты целые полгода переносил лишения, а теперь остался лишь месяц!»
Он кивнул и снова затянулся. Вдруг он поддался эмоциям: «Моя жена дома страдает! Дети тоже мучаются. Скажу тебе правду, ради того, чтобы я продолжил учёбу, мой старший сын бросил занятия в младшей школе. Если я всё-таки не поступлю в университет, то как мне потом в глаза детям смотреть?»
Я снова принялся увещевать его: «А если поступишь? Ведь этого никто не знает наперёд».
Он кивнул и сказал: «А ещё пшеница. Она точно высохнет, тогда нам придётся голодать».
Я поспешно ответил: «Мобилизуй нескольких одноклассников, пусть помогут».
Он покачал головой: «Как я могу беспокоить других в такую пору?»
Я снова стал успокаивать его: «Ты мысли шире, не соберёшь урожай — это беда на один сезон, а бросишь учёбу — это уже на всю жизнь».
Он кивнул.
Но на следующий день утром, когда мы проснулись, то обнаружили, что кровать Ван Чуаня была пуста, на земле лежала только жёлтая сухая солома. Он наконец-то принял решение и ушёл среди ночи не прощаясь. Мы также заметили, что летнюю циновку, которая протёрлась в нескольких местах, он подсунул под подушку Мо Чжо. При виде опустевшего пространства нам троим было не по себе. Мо Чжо не выдержал и заплакал: «Видишь, Ван Чуань даже не попрощался и ушёл». У меня тоже навернулись слёзы на глаза, но я успокаивал Мо Чжо, который вдруг разрыдался: «Я виноват перед ним, у меня была „География мира“, а я не давал ему почитать».
Через несколько дней снова случилась неприятная история: Грызуна постигло несчастье на любовном фронте. Истинной причины он не говорил, только повторял, что у Юэ Юэ нет совести, она презирает его, поэтому и разорвала с ним отношения. Она сказала, что если он и дальше будет к ней приставать, то она обо всём доложит учителю. Он бросил на пол «Энциклопедию любовных писем», развёл руками и впервые заплакал: «Староста, скажи, разве это человек?» Я успокаивал, говоря, что с такой семьёй и его внешностью ему будет нетяжело найти другую. Он немного успокоился, а затем гневно сказал: «Она меня недооценивает, я снова буду хорошо учиться, поступлю в Пекинский университет, тогда она увидит, кто есть кто!»
Он тут же обулся и пошёл в класс заниматься. Но всё понимали, что до экзаменов оставалось всего лишь две недели. И даже с огромными способностями было невозможно всё начать сначала.