Августовское раннее утро в Хабаровске было холодное и ясное, как в китайской степи Башан в этот сезон. Я вышла из аэропорта, вдыхая воздух этого немного пустого города, и почувствовала озноб. Пассажиры разошлись, словно никого не замечая, в толпе спешащих из аэропорта редко встретишь человека, который обращает особое внимание на других. Я торопилась найти гида из турагентства, который должен был встретить меня, однако внезапно заметила перед собой знакомую вещь — большую шляпную коробку Ирины — в руках Худыша. Он быстро шёл впереди меня широкими шагами. Я вспомнила, что шляпная коробка Ирины хранилась в его багажном отсеке, но она забыла о ней, выходя из самолёта.
Шляпная коробка заставила меня вспомнить ночное происшествие и снова пробудила моё любопытство. Я на небольшом расстоянии последовала за Худышом и увидела, как он размахивает шляпной коробкой и открывает рот, чтобы позвать Ирину по имени, но звук не раздаётся. Мне кажется, что на самом деле они даже не знали имён друг друга, что добавляло трудности его погоне. Но где же Ирина? И редкой веренице людей я не могла найти её с сыном, они словно испарились. После нескольких шагов появился Худыш, шедший впереди меня, вдруг пристально вглядываясь куда-то. Я тоже остановилась и проследила за его взглядом: около стоянки, в нескольких метрах от меня и Худыша, Ирина обнималась с мужчиной — или тот обнимал её. Мужчина стоял спиной к нам, поэтому его лица не было видно, можно было только понять, что он среднего роста, крепкого телосложения, с большой головой и мясистой шеей, пошире, чем ворот рубашки. Сумки Ирины временно были поставлены на землю, Саша стоял около них, довольно глядя вверх на своих родителей — конечно, это были его родители.
Данная ситуация однозначно ставила Худыша в трудное положение, и именно в этот момент Ирина подняла голову с плеча мужчины — она должна была сразу увидеть шляпную коробку и Худыша, который её принёс. Она несколько изумилась, немного напряглась и не знала, что делать. Я думаю, в тот же миг она увидела и меня. Её сын, радостный Саша, сразу же узнал нас. Он насторожённо, смущённо и пристально смотрел на нас — мужчину и женщину с самолёта, как будто в какой-то момент мы с Худышом стали сообщниками, которые могут принести несчастье ему и матери. Всё произошло за несколько секунд, не было времени на объяснения, и нельзя было ошибиться. Да, именно так, нельзя было ошибиться. Я вдруг почувствовала, что являюсь идеальным кандидатом для передачи шляпной коробки, и удивилась своей решительности. Без каких-либо объяснений я поспешно шагнула вперёд и кивнула Худышу в знак приветствия, потом взяла, точнее говоря, вырвала шляпную коробку из его рук, быстро подошла со спины мужа Ирины и лёгонько вложила ей в руку, лежавшую на плече мужа, ленту, которой была завязана коробка.
Таким образом, Худыш, я и Ирина как будто успешно завершили эстафету Москва-Хабаровск. Может быть, во время передачи последней «палочки» я улыбнулась ей? Не знаю. Я также не видела выражение лица Худыша, стоявшего у меня за спиной, мне просто хотелось поскорее уйти.
Но мне не удалось сразу удалиться, потому что в этот момент Саша сделал движение в мою сторону: он поднял лицо ко мне и прижал указательный палец, нежный, как побег бамбука, к губам: пожалуйста, ничего не говори. Это могло расцениваться как строгий намёк: мы с Сашей не забыли о нашем вчерашнем переглядывании. Это был также жест, который нельзя не оправдать, — он говорил мне о невинности раненого Сашиного сердца.
Что касается Ирины, в тот момент она, вероятно, не смогла на что-либо мне намекнуть и выразить благодарность, проявить хотя бы минимальную вежливость. Я только увидела, как она внезапно ослабила свои объятия и начала развязывать шёлковую ленту шляпной коробки. Одной мне было заметно, что её руки, развязывающие шёлковую ленту, дрожат. В это время её муж повернулся и стал очень удивлённо разглядывать шляпную коробку, внезапно появившуюся в руках Ирины. Это был мужчина средних лет со знакомым лицом, очень похожим па Михаила Горбачёва.
Шёлковая лента выскользала из рук Ирины, она открыла коробку, достала искусно сделанную фетровую шляпу чисто серого цвета, похожую на перья сизых голубей, летающих под ярким солнцем в безоблачном небе. Шляпа вызвала улыбку приятного удивления у мужа, похожего на Горбачёва. Он, вероятно, подумал, что Ирина наденет её на него, однако та отбросила коробку и покрыла шляпой свою голову. Я использую слово «покрыть» для описания шляпы потому, что она была мужская и выбрана по размеру для мужа, выглядела слишком большой для Ирины, миниатюрную голову которой словно накрыли маленьким котлом. Шляпа закрывала большую часть её лица, был виден только рот с неясным выражением. Шляпа мгновенно скрыла её вежливость, изолировала её от внешнего мира, она ничего не видела, в том числе меня и Худыша. Ей не нужно было никого приветствовать; ни незнакомца, ни знакомого, более того, она, может быть, вовсе уже не была сама собой. Её муж снова засмеялся с удовольствием, он наверняка оценил эту шутку, с которой столкнулся впервые: маленькая голова жены, покрытая мужской шляпой. Потом всё трое с разными сумками пошли к самому обычному чёрному автомобилю.
На самом деле я никогда не думала о том, чтобы рассказать кому-то ещё о произошедшем в самолёте вчера ночью. Разве что-то произошло? Честно говоря, ничего и не было. Прижатый к губам Сашин палец и шляпа Ирины, покрывающая её голову, словно давали мне испытать какое-то неясное чувство доверия. Особенно тогда, когда у меня появилось предчувствие, что мы с ними больше никогда не увидимся, это «доверие» ещё больше утвердилось. «Да, в конечном счёте человек должен быть нужен для других» — так я рассуждала, глядя на удаляющуюся Ирину. Болтающаяся на голове шляпа делала её фигуру немного комичной, но, объективно говоря, она по-прежнему не потеряла достоинства. Знаю, что здесь впервые использую ненавистное разговорное выражение моей двоюродной сёстры: «объективно говоря». Однако тут оно вроде бы в самый раз.
Я увидела, что молодой китаец с угреватым лицом держит деревянную табличку, на которой написано моё имя. Это был местный гид, который встречал меня в Хабаровске. Я помахала ему рукой, таким образом мы встретились.
Ван Сянфу 王样夫
Наверху 上边
Вот как растолковать-то приезжим? Вам же всём кажется, что лучше жития наверху и не бывает. И никто даже и не помышляет, чтобы по своей воле да сверху вниз, так сказать, добровольно переехать. Так или нет?
Вот и выходит, что не всякому такая ценность по душе. Только старик Лю Цзыжуй да бабка его наверху и остались. Остальные-то всё как есть вниз съехали и дома покидали, как и не родные им стены, что ли? Всякий знает: последнее это дело — гнездо своё родовое на произвол судьбы оставлять. Нет хозяина, так и, почитай, хате каюк. Поначалу-то, конечно, жалко им с родным домом-то расставаться было. Закроют всё окна да двери, всё честь по чести, да ещё всё проёмы каменьями заложат. Частенько наведывались, проверяли, что да как, ладно ли всё. Сами понимаете, душа-то не на месте, переживали, скучали.
Ну, тут хоть ахай, хоть охай, а дома-то потихоньку порушились. Вот вроде бы потекла крыша — кап да кап — ну и дырень цельную вымыла. Хозяев-то нет, так оно бежит да бежит, дырень-то растёт, стропила подгнили — и привет, сложилась вся крыша.
Сначала-то бывшие деревенские по первой возможности наведывались, а позже закрутила их жизнь-то, не вырваться, редко когда заглядывать стали. У многих-то, вишь, ещё огороды оставались, так они что-то там на них шебуршились, а потом, смотришь, и огород кинули: стоит, бурьяном порос.
Опустело всё наверху-то, повымерло. Народ-то меж собой разговаривает: когда старики Лю съедут, что они там в одиночку-то мыкаются? А приезжие набредут на деревню и давай восхищаться. Какая, говорят, старина, какие прелестные развалины. А тут — бах! — люди, старик со старухой — живые, не привидения. На всю деревню только их двор с домиком справный-то и остался.