Ли Гуйчан, конечно, поняла, что слова мужа предназначены для неё, но они ей очень не понравились. Сначала сказал, что читать письмо недостойно, а оказалось, что уже втайне прочёл его за её спиной, вот ведь каков!
А муж продолжал говорить: «Да я в день могу по десять таких писем писать, не веришь?»
На это Ли Гуйчан уже не могла не ответить: «Ну так пиши, кто тебе не даёт!»
«Письма пишут в разлуке, а мы с тобой целыми днями вместе, чего я буду писать!»
«А ты разве в командировки не ездишь? Вот и напиши, когда снова поедешь!»
«Хорошо, когда в следующий раз поеду, обязательно напишу. Только давай договоримся, что ты не будешь слишком сильно рыдать над моими письмами, а то распустишь нюни, а сын не поймёт, подумает: что-то дурное случилось». Муж улыбнулся, стараясь разрядить обстановку.
«Рыдать или нет — моё дело, думаешь, меня так легко растрогать?»
И тогда муж поставил такое условие: если он напишет по-настоящему трогательное послание, то она бросит хранить то письмо и заменит его па новое.
Чуть поколебавшись. Ли Гуйчан ответила, что всё зависит от того, как он напишет.
«Отлично, договорились!» — муж протянул ей руку. Так поступают деловые люди: пожимают руки, если заключили соглашение.
Лу Гуйчан протянула ему руку, но пожать не дала, лишь весело ударила по ладошке мужа.
Он, конечно, не собирался на этом сдаться…
Прошло несколько дней, муж и правда отправился в командировку. Улетел он далёко, в один из тех южных городов, что только недавно встали на ноги, но уже очень бурно развивались. Наверное, в этот раз муж напишет ей письмо, подумала Ли Гуйчан. Раньше он никогда не писал ей. Муж был образован и красноречив, мог очень толково выступать на собраниях. Ещё хорошо умел рассказывать анекдоты, да так, что смеялись даже самые угрюмые. Коллеги женского пола завидовали Ли Гуйчан, говорили, что её муж очень остроумен. Такому написать письмо не составит никакого труда. Не прошло и нескольких дней после его отъезда, как Ли Гуйчан стала ждать. Здесь на домах не было номеров, поэтому письма домой не носили. Всю корреспонденцию оставляли на проходной рудника, а оттуда разносили по объектам. Ли Гуйчан работала в общежитии для шахтёров без семей. Это было общежитие гостиничного типа, и она выполняла там обязанности гостиничного персонала: приносила воды, убирала в комнатах, подметала. Если бы в общежитие принесли письмо, кто-нибудь из шахтёров сразу же отдал бы его Ли Гуйчан. Когда прошла неделя, но письма всё ещё не было, она начала переживать и перебирать в памяти всё лучшее, что было связано с мужем. Надо признать, что относился он к ней очень хорошо. Он был очень внимательным и обходительным, чутким и понимающим. Грубо говоря, он умел «окучивать» женщину: никогда не скупился на деньги и комплименты, она получала всё, что хотела, и тогда, когда этого хотела, он угождал ей во всём. Когда между ними случались трения, он никогда их не обострял. Напротив, если видел, что дело идёт к конфликту, всегда умел вовремя уступить. Муж был старше её, но любовь мужчины к женщине даётся свыше, и разница в возрасте не имеет никого значения. Муж ей даже не позвонил. Ли Гуйчан подумала, что он, наверное, намеренно сдерживает свои чувства, копит их, чтобы потом выплеснуть всё это в письме.
Так ничего и не получив. Ли Гуйчан решила снова достать то письмо, что она хранила, и в очередной раз перечитать его. Письмо написал ей один молодой шахтёр. Они были из одного села, и когда их познакомила сваха, Ли Гуйчан не особо обрадовалась. Жил он в двухкомнатной лачужке, условий никаких. В момент колебаний она и получила это письмо. И как только получила, сразу же согласилась выйти за него. Можно сказать, именно письмо побудило её к этому, именно оно было причиной, почему они стали мужем и женой. Но не прошло и двух месяцев после свадьбы, как она, жена шахтёра, покинувшая отчий дом и переехавшая во временное жильё в шахтёрском городке, вдруг осталась одна: взрыв подземных газов забрал жизнь её мужа. Она плакала так сильно, что трижды теряла сознание и к ней вызывали неотложку. Они не успели завести детей. Согласно регламенту рудника, она смогла получить место на той же шахте, где работал муж, и она осталась там. Он не оставил ей ничего, только это письмо. Ей казалось, что и этого достаточно, словно он вложил в её ладони своё сердце, которому суждено было вечно биться в её руках.
Опустилась ночная тишина поздней осени, по балкону расплескался бледный свет луны. Ли Гуйчан зажгла лампу, села прямо и в мягко-оранжевом свете лампы тихонько развернула это казавшееся обычным письмо. Оно было написано на листе в клетку, каждый иероглиф — в своей клетке, не выступая за её края. Бумага от долгого хранения пожелтела, потрескалась и обветшала, при каждом лёгком движении издавала звук летящих с ветром осенних листьев. Так сентиментальный человек, которого не может изменить время, становится с годами всё чувствительнее, а его чувства — всё более хрупкими. Сгибы письма стали совсем тонкими, кое-где просвечивали насквозь, но иероглифы проступали на этих сгибах и почти нигде не прерывались. Ли Гуйчан не хотела повредить письмо ещё больше. Каждый раз, дочитав до конца, она складывала его точь-в-точь так же, как однажды сложил молодой шахтёр. С течением времени сгибы письма проступали всё чётче. Если присмотреться, то иероглифы, написанные тёмно-синей тушью, приобрели еле заметный бордовый окоём. А некоторые стали совсем расплывчатыми, словно их размыло слезами. И снова, не успела она прочитать и пару строк, как, увлекаемая нежной рукой, очутилась в том самом волшебном саду, в который её уже столько лет приводило это письмо.
Она шла медленно, не останавливаясь и припоминая каждое увиденное ранее местечко. В какой-то момент рука, которая вела её, исчезла, оставив наслаждаться садом наедине с собой. Углубляясь всё дальше и дальше, она становилась всё более рассеянной. Письмо напоминало о красоте родных мест, о любви к родному селу. Эти мысли невольно заставили её вернуться туда, откуда родом была она сама и написавший письмо. Всего мгновение — и вокруг расцвёл золотисто-солнечный рапс, закружили ласточки, взмывающие от самой земли в небесную синеву. Ещё мгновение — и вдоль реки стрелой протянулась необозримо длинная набережная, уходящая за горизонт, откуда вот-вот покажется солнце. Всего миг — и разразился шторм, вода вышла из берегов. Ещё миг — и небо заволокла снежная пелена, а целую деревню лачуг с соломенными крышами укрыло толстым слоем снега и тишины. Ничего этого в письме не было, но Ли Гуйчан видела всё как наяву. Другими словами, в лаконичности письма она видела бесчисленное множество самых разных вещей и событий, в его простоте — удивительную сложность, в его границах — бесконечность. Но только письмо давало жизнь её фантазиям, без него всё исчезало без следа. Оно, словно духовный проводник, помогало душе Ли Гуйчан покинуть грубое физическое тело и стать свободной, воспарив над материальным миром.
Ли Гуйчан в какой-то момент поняла, что зашла уже очень далёко в своих мыслях, и отвлеклась от письма, желая ещё дальше углубиться в мир своих фантазий. Но как только её глаза оторвались от строчек письма, она словно очнулась и тут же вернулась в реальный мир. Моргая ресницами, уставилась на разлившийся по балкону лунный свет и вернулась к письму. Чуть погодя она увидела в письме себя, свой силуэт, свою улыбку и как будто даже услышала свой голос. Она не припоминала, чтобы когда-либо говорила так серьёзно и многозначительно, но чётко различила свои интонации. Она видела себя маленькой девчушкой и совсем уже взрослой девушкой. То работающей в поле, то спешащей на ярмарку при храме. Иногда — стоящей на берегу реки и глядящей вдаль. Но где бы она ни оказалась, везде и всюду за ней робко следовал чей-то застенчивый взгляд, а она пыталась от него укрыться. Она шла всё быстрее и быстрее, а у речного ската даже бросилась бежать. Когда ей показалось, что она убежала достаточно далёко, Ли Гуйчан остановилась. Вытерла пот со лба, привела в порядок растрепавшиеся на ветру пряди волос. И, оглянувшись, увидела, что неотступная пара глаз снова нашла её.