«Да я разве похожа на жадину, а? — сжав губы, улыбнулась Ли Айцзе. — Но ты же лежишь в больнице и не можешь выходить гулять, на что тебе деньги?»
«Да вкусненького немного заказать, может, попрошу через кого-нибудь купить фруктов и всякого такого. — Он поднёс ко рту стакан и отпил глоток воды, после чего сказал: — Да и мне будет спокойнее, если у меня при себе будут деньги».
Ли Айцзе тут же достала из кармана триста юаней и отдала Цинь Шаню. После полудня того же дня медсестра как раз пришла сделать Цинь Шаню первое вливание — прозрачной однородной жидкости в бутылке без этикетки. Ли Айцзе составляла ему компанию во время процедуры и мягко беседовала с ним. Наступили сумерки, переливание жидкости закончилось, подали еду. Потом они ещё вместе поели риса и стручковой фасоли. Цинь Шань хоть ел мало, но всё же, судя по виду, настроение у него было недурное, и он постоянно болтал.
Стемнело. Ван Цюпин принесла мужу еду, вокруг её глаз были чёрные круги, рука забинтована. В последние несколько дней её преследовали неприятности. Железная дорога начала активную кампанию против билетных спекулянтов, и всё перекупщики носа не смели высунуть. Ван Цюпин хотела сама купить билеты, чтобы потом втихомолку продать их по более высокой цене. Однако, вопреки ожиданиям, в последнее время каждый день вставала слишком поздно, в итоге успевая только в конец очереди в кассу и, разумеется, не выручая ни гроша. Да вдобавок она, как на беду, поранила руку о железную решётку ограды. Несмотря на дурной нрав, её муж не только не растерял былого аппетита, но и поглощал еду с безудержным пылом, целыми днями требуя то курятину, то рыбу, — Ван Цюпин только и оставалось, что терпеть из последних сил.
«Цинь Шань, давай-ка и ты попей немного куриного бульона», — предложила Ван Цюпин.
«Я только что поел вместе с Айцзе, — радостно улыбаясь, сказал Цинь Шань. — Большое спасибо».
Муж Ван Цюпин бросил па неё злобный взгляд, говоря: «Думаешь, он моложе меня, поэтому даёшь ему пить мой куриный бульон, ты соблазнительница…»
Ван Цюпин покачала головой и вздохнула, обречённо скармливая мужу ложку за ложкой куриный бульон. Покормив мужа, она вместе с Ли Айцзе пошла в туалет и внезапно сказала: «Так много людей, которым не место в морге, отправились туда, а вот тот, кому туда прямая дорога, всё ещё здесь, изо дня в день изводит и терзает меня. Иногда всерьёз думаю отравить его».
Ли Айцзе оторопело поглядела на Ван Цюпин и безжизненно произнесла: «Диагноз Цинь Шаня готов». Она внезапно бросилась в объятия Ван Цюпин и расплакалась: «Мне хуже, чем тебе, даже нет никакой возможности, чтобы он терзал меня».
Две женщины, держа друг друга в объятиях, охваченные горем, рыдали, обливаясь слезами, и несколько зашедших в туалет людей от испуга изменились в лице.
Той ночью Ван Цюпин и Ли Айцзе почти не сомкнули глаз. Вдвоём они купили бутылку байцзю[7], мертвецки напились, и всё невыплаканные в туалете слёзы вновь вырвались наружу. Когда они только начали, обе чувствовали сильное опьянение, но, как ни странно, когда всё слёзы были выплаканы насухо, в головах у них прояснилось и совершенно исчезла сонливость. Они принялись рассказывать каждая о себе, о своих семьях и говорили, пока не забрезжило утро. Только тогда они почувствовали резь в усталых глазах и тут же, в разгар рассвета, распускавшегося подобно бутону, крепко заснули.
Ли Айцзе снилось, как они с Цинь Шанем шли на прополку картофельного поля, проходя по заливному лугу, Цинь Шань хотел сорвать для неё цветок и угодил в самую топь. Глядя, как он проваливается всё глубже и глубже, от волнения Ли Айцзе закричала что было сил, вздрогнув от испуга, вырвалась из сна и резко села на кровати. Растирая виски и глядя на пустую бутылку, недоеденные остатки колбасы, полосок сушёного соевого сыра и лущёного арахиса на низеньком столе, она вспоминала, как прошлой ночью пила с Ван Цюпин. Та, завернувшись в жиденькое шерстяное одеяло, спала с распущенными волосами, её ноздри едва заметно шевелились, цвет лица был гораздо лучше, чем днём. Ли Айцзе схватила наручные часы и, увидев, что время уже подошло к полудню, не на шутку перепуталась, стала поспешно расталкивать Ван Цюпин: «Сестрица Пин, уже полдень, а мы ведь ещё не ходили в больницу».
Ван Цюпин ахнула и тоже села на кровати, тыльными сторонами ладоней с усилием растирая глаза, с досадой негодовала на себя: «Эх! В очередь за билетами не встала, даже корм для свиней собрать не выйдет!» Она потянулась, распрямившись, и внезапно, разбросав руки и ноги, повалилась на кровать с видом полной покорности судьбе: «Всё равно ведь уже полдень, уж лучше проспать до вечера, так хоть можно сэкономить на еде».
Ли Айцзе знала, что подруга говорит в сердцах. К тому времени, как она, закончив причёсываться и умываться, вернулась в комнатушку, Ван Цюпин и правда встала. Она сказала Ли Айцзе, что через день-два собирается съездить разок в Миншуй. Ночью она видела во сне, что двое детей были покусаны собакой: «Одного укусили за ручку, другого за ножку, они бросились ко мне и безутешно плакали, их действительно можно пожалеть уже за то, что они родились в нашей семье».
«Сны следует толковать наоборот, — утешила её Ли Айцзе, — то, что ты видела их во сне плачущими, предвещает их смех».
«А я так соскучилась по детям! — Ван Цюпин вновь протяжно вздохнула. — К тому же надо собрать осенний урожай, сколько же можно полагаться на семью моей матери».
«И верно, надо собирать урожай, у нашей семьи ведь немаленькое картофельное поле», — произнося эти слова, Ли Айцзе испытала невыразимое чувство грусти и потери, будто ещё не вошедшая в свои права осень уже прошла и она обеими ногами стояла на тонком, только что образовавшемся льду.
Разговаривая, они вдвоём вышли на улицу, каждая купила себе блинов с начинкой и, прислонившись к решётке ограды, густо покрытой многочисленными слоями пыли, начала есть. Солнце ярко светило, они, прищурившись, тоскливо наблюдали за прохожими, автомобилями и рекламными вывесками, слушали звук автомобильных гудков, популярные песни, играющие на магнитофонах перед ларьками, торгующими аудиозаписями, и то повторяющиеся, то вновь затихающие крики торговцев, зазывающих покупателей.
Когда они добрались до больницы, время обеда уже прошло. Войдя в палату, Ли Айцзе встала как вкопанная. Цинь Шаня нигде не было видно, больничная одежда была сложена горкой па кровати, коробка для еды и прочие вещи с прикроватной тумбочки также исчезли.
Медсестра, как раз делавшая пациенту укол, завидев Ли Айцзе, резко спросила: «Родственники больного с пятой койки, почему пациент не на месте?» — «Вчера вечером, когда уходила, он ни на что не жаловался и находился па месте, как он мог покинуть больницу? — задыхаясь от волнения, выпалила Ли Айцзе. — Это, наверно, надо у вас спросить, нет?»
«Больница вам не ясли, — недоброжелательно сказала медсестра. — Он ещё планирует здесь оставаться? Если нет, то, между прочим, есть и другие пациенты, ожидающие места».
Ли Айцзе подняла простыню Цинь Шаня и увидела, что тапочки из-под кровати тоже пропали. Охваченная страхом, она села в изголовье и заплакала. Пациент с соседней койки рассказал, что вечером Цинь Шань ещё преспокойно спал, около четырёх часов ночи, когда небо лишь начало светлеть, сразу слез с кровати, — сосед полагал, что он просто отправился по нужде.
Не мог ли Цинь Шань уйти умирать? Вчера они с Ван Цюпин долго плакали в туалете, пусть даже перед возвращением в палату она очень много раз мыла лицо, да ещё и стояла во дворе на ветру, чтобы успокоиться, но, может быть, её опухшие и покрасневшие глаза позволили ему получить зацепку и обо всём догадаться. Он ушёл, не попрощавшись, похоже было, что он больше не хочет жить.
Ван Цюпин, не успев позаботиться о собственном муже, поспешно отправилась на поиски вместе с Ли Айцзе. Они сходили на берег реки Сунгари, к выходу железнодорожного переезда на мосту Цзихун, а также в уединённые парковые рощи — места, пригодные, чтобы покончить с собой. Почти всё они были ими прочёсаны, но не нашлось никого, кто утопился бы в реке, лёг на рельсы или повесился на дереве в парке. Из-за наступления темноты они уже не могли разглядеть следов Цинь Шаня, только безостановочную разношёрстную толпу чужих людей, возвращающихся по домам. Ли Айцзе упала на зелёную железную решётку ограды моста Цзихун и громко разрыдалась.