Но где-то в этих мыслях скрывалась фальшь, и Юра опять и опять спрашивал себя: «Что случилось?» Он выискивал фальшь в своих рассуждениях. И совсем это неправда, что он не боится комсомольского собрания. Ему даже страшно идти сегодня в цех: как он войдет, как поздоровается, что скажет Кузьме Ерофеевичу?.. А потом будет собрание. Его поставят одного перед всеми.
Юра представил себе строгие лица, колючие глаза, сотни глаз, устремленных на него. Там будет Майя…
От этой мысли тоскливо замирало сердце. Он не хотел думать о собрании, ускорял шаг, пытаясь уйти от воспоминаний, а они догоняли его. Юра пошел к Днепру, побродил по склонам, присел на скамейку. В сотый раз открыл свой чемоданчик, где лежал завернутый мамой завтрак. «Как рассказать ей обо всем?..»
Юра резко поднялся со скамейки и устремился к Крещатику. Но, чем дальше он шел, тем шаги его становились все более медленными и вялыми. От себя не убежишь. Нужно идти на завод… Он подумал о Мише, о Кузьме Ерофеевиче. Удалось ли утром починить сверлильный станок? Прибыла ли документация на детали?
Юра представил, как лучи солнца сверкают на металле, как рокочут станки, и Кузьма Ерофеевич тыльной стороной ладони вытирает пот. Он смотрит строго, взгляд какой-то чужой, холодный…
Ну ладно же! Не один завод на свете. Вон на «Продмаше» тоже требуются расточники. Можно хоть сегодня приступить к работе. Он придет и скажет Мише как бы между прочим: «А я ухожу на «Продмаш». Миша растеряется и забормочет…
Нет, Юра честно признался себе, что Миша не забормочет, а презрительно посмотрит на него и подумает:
«Испугался. Бежит. Скатертью дорога».
А что скажет подполковник, Семен Игнатьевич?
Комсомольское собрание было бурным и долгим.
— Чижик опозорил нас всех, — говорили молодые рабочие. — Наказать его надо так, чтоб запомнил.
— Я понимаю… — сказал Юра, глядя в пол. — Я виноват, напился, хулиганил…
С последнего ряда на него смотрела Майя. Ее губы шевелились, словно шептали что-то…
Юра получил строгий выговор с занесением в личное дело.
В Ворзеле, неподалеку от вокзала, стоял ларек. Это было ничем непримечательное строение. Ассортимент товаров в нем был более чем скромный. Однажды, к великому удовольствию дачников, к ларьку подъехала машина, до верху груженная ящиками.
У ларька никогда не было сторожа. Ведь мимо по дороге ходили люди, на вокзале дежурили милиционеры, а ларек заливала синеватым светом лампочка.
Но в эту ночь лампочка не зажглась. Вечером какой-то паренек хотел попасть камнем в воробья, но быстрый воробей улетел, а лампочка пострадала. Паренек с непомерно длинными руками и ногами был похож на паука. Он успел скрыться раньше, чем кто-либо из слышавших звон стекла понял, в чем дело.
Позднее, когда на дачный поселок спустилась ночь, к ларьку подкрались три фигуры. В их ловких руках замок даже не звякнул.
— Быстрей, быстрей! — командовал угрюмый парень, беря ящик с бутылками массандровского муската. — Сейчас Яшка приедет.
Воры вынесли из ларька четыре ящика и поставили их в два ряда, один на другой.
На дороге показался «Москвич». Он остановился у ларька.
— Ну? — спросил Яшка, сидевший рядом с водителем, в котором один из местных отставных полковников мог бы узнать своего сына.
— Лафа! — ответил Гундосый. — Товар тут. Колька на шухере…
Он не успел закончить. Вокруг них вспыхнуло кольцо холодного белого света. Яркие лучи ударили в глаза, ослепили, забегали по ящикам, по лицам и судорожно стиснутым кулакам.
— Руки вверх! — послышался голос из-за светящегося кольца.
Трое подняли руки.
— Вылезай из машины! — приказал тот же голос.
Яшка толкнул в бок водителя, зашипел:
— Стреляй!
Тот вскинул руку и выстрелил. За светящимся кольцом послышался стон. Один фонарик погас.
Яшка закричал:
— Шпана, рви когти!
Гундосый, повинуясь голосу атамана, бросился бежать, размахивая ножом. Его сбили с ног, связали.
«Москвич» рванулся с места. На повороте Яшка вывалился из кабины и пополз по траве. Он был единственный, кому удалось вырваться из ловушки, устроенной подполковником Котловским.
СТАНОК ПОЕТ
Приближался конец месяца.
Юру поставили на старый станок, долгое время бездействовавший, и дали самостоятельную работу — растачивать несложные детали.
— А что я говорил? — бубнил Леня будто бы себе, но так громко, чтобы Юра слышал. — Развалину дали, а не станок.