Когда папа с недоумением рассматривал явно надкусанный плакат с рисунком яблочного пирога, сзади раздался шорох.
На буфетной стойке стояла ворона.
— Кыш! — шикнул папа.
Ворона смерила папу презрительным, как ему показалось, взглядом, схватила глазированный сырок и призадумалась.
Папа на цыпочках подошел к прилавку, не сводя глаз с вороны.
— Спой, светик, не стыдись… — сказал папа.
Ворона взмыла в воздух. Папа взмахнул руками, попытавшись схватить воровку за хвост, однако ворона увернулась, сделав фигуру высшего пилотажа. Папа прыгнул следом, но запутался в попавшемся под ноги стуле. Стул с грохотом упал, а ворона вылетела в растворенное окно.
Победа все же оказалась за папой — сырок остался лежать на подоконнике.
Папа взял сырок и выглянул в окно. Вороны нигде не было.
— Что тут у вас за шум?
Папа обернулся. На пороге столовой стояла директриса.
— Я не знаю. Сама перепугалась, — сказала дородная буфетчица, внезапно материализовавшаяся за прилавком.
— Стул упал, — объяснил папа, поднимая стул.
Он подошел к прилавку.
— Арбузную жевачку дайте, пожалуйста, — сказал он. — Сколько она стоит?
— Тридцать рублей.
Папа положил глазированный сырок обратно на тарелку и полез в карман за деньгами.
Анна Степановна все не уходила, следя за папой.
— Это я себе жевачку покупаю, — на всякий случай пояснил директрисе папа. — Детям не достанется. Правда-правда.
Анна Степановна продолжала смотреть на папу.
— А где второй сырок? — спросила буфетчица, взяв папины деньги и бросив взамен жвачку.
— Не знаю. Тут один и был.
— Два было! Уже три дня тут лежат!
Анна Степановна подошла поближе.
— Да не брал я! Это, наверно, ворона, — папа умоляюще взглянул на директрису. — Опять! Честное слово!
— А почему у вас тогда нос в шоколаде? — спросила глазастая буфетчица.
— Значит, ворона? — сказала Анна Степановна. — Ворона?
— Да, ворона! — разозлился папа. — Это у вас надо спросить, почему у вас тут всюду вороны!
— Ворона, — повторила директриса.
— Черт с вами! Сколько стоит этот ваш сырок?
— Тридцать рублей, — сказала буфетчица. — Что еще будете брать? У нас еще пирожки есть. Свежие!
Папа ссыпал горсть мелочи и, коротко кивнув, быстрым шагом вышел из столовой.
— Ворона, значит… — сказала ему вслед Анна Степановна.
Когда Ерохины вошли в актовый зал, пятый «Д» уже переодевался. Лягушки выуживали из большой коробки ободки с ушками и зеленые перчатки. Куклы рисовали друг дружке румяные щеки.
Большинство реквизита было куплено в магазине «Все по 39 рублей», и у некоторых лягушек уже недоставало по уху.
Денис, прилаживая длинный нос, пожаловался Костику:
— Блин! Нос на соплях держится!
Костик на секунду перестал мазать лицо белым гримом:
— В таком случае береги их. Не высмаркивайся!
— Да ну тебя!
Соня поднесла папе два пухлых целлофановых пакета.
— Твое обмундирование.
Папин костюм состоял из видавших виды красных женских сапог, зеленых штанов от теплой пижамы, черной войлочной куртки в стиле восьмидесятых, широкого армейского ремня и пука бороды, сделанной из — папа попробовал на зуб — крашеной елочной мишуры.
Папа спрятался за стоящее в углу сцены фортепиано и, кряхтя, переоделся.
— Ну-ка, сфотографируй меня, — папа вручил Соне телефон.
Соня уже надела хвост и, чтобы тот не волочился по полу, сунула кончик в карман пушистой рыжей безрукавки.
— М-да, — сказал папа, рассматривая получившийся снимок. — Я похож на пятилетнего ребенка, который оделся на улицу без помощи мамы.
— Отлично выглядишь!
— Не верю! Как любил говорить мой коллега-режиссер Станиславский.
Папа достал бороду, распутал и пару раз обернул вокруг шеи на манер длинного шарфа.
— Вперед! Нас ждут дикие дела!
Папа вышел на середину сцены.
— Алё! — призвал он. — Господа! Дети! Начинаем! Папа Карло! Ты где? Подать сюда папу Карло!
Митрофан Белов протиснулся сквозь строй лягушек.
— Я не могу найти полено, — пожаловался он.
Все стали оглядываться по сторонам, ища требуемый реквизит.
— Где полено? Полено! — забеспокоился папа.