Но у Семена Семеновича имелись в запасе и другие напутственные слова.
— Кто не рискует, тот не пьет шампанское! — прокричал он в спину папе. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Со щитом или на щите! Если смерти, то мгновенной, если раны — небольшой!
Последнее, что услышал папа, перед тем как выйти из актового зала, было:
— Ни о чем не волнуйся! Если что, я позабочусь о твоей семье!
— Гляди, что у меня для тебя есть! — Костик протянул Соне тетрадный листок, сложенный пополам.
— Как ты догадался? Я как раз хотела куда-нибудь выплюнуть жевачку!
— Вот еще! Не для того я выуживал этот важный документ из мусорного ведра, чтобы он там снова оказался.
— Фу!
— Не бойся! — Костик потер листок о зад штанов. — Вот, все микробы счищены!
— Так ты их только разозлил!
Тем не менее Соня брезгливо развернула листок и прочла:
— Ну как? — спросил Костик, дождавшись, когда Соня дочитает.
— Ты влюбился в Инну!
— Как видишь, я настолько сошел с ума от любви к ней, что у меня даже почерк изменился. Узнаешь на чей?
— Почерк не знаю, но знаю одного человека, который считает, что может писать стихи.
Тут они оба обернулись и посмотрели на Дениса, который в этот момент глядел на Инну, видимо, досочиняя следующее четверостишие, в котором он уточнял, что на английском они тоже не смогут сидеть вместе, так как записаны в разные группы.
— А почему он его выкинул?
— Это же черновик, что, не видишь? Я видел, как он с него в тетрадь свою начисто переписывает. Я думал, это его домашка по математике, вот и вытащил из мусорки.
Соня снова взглянула на листок. На полях, как в рукописях Пушкина, красовались быстрые рисунки — профили танков и виньетки взрывов. Можно было разглядеть и зачеркнутые варианты отвергнутых строк. «И когда ты стоишь у доски/ <неразборчиво> до гробовой доски».
Костик взял у Сони листик, аккуратно сложил и спрятал в карман.
— Когда он прославится, я на этом разбогатею.
— Продашь стихотворение на аукционе?
— Нет, буду им его шантажировать.
— А давай подкинем его Инне. Мне так ее всегда жалко. Никто с ней не дружит.
— Ну давай тогда их лучше подружим.
— И как, интересно, ты это сделаешь?
— Всегда можно что-нибудь придумать. Было бы желание.
Желание у Сони было.
К чести Анны Степановны стоит отметить, что ее пятиминутки всегда шли всего лишь пятнадцать минут, поскольку устраивались на большой перемене после третьего урока.
Папа, спрятавшись за фанерную тумбу с плакатом «Умей действовать при пожаре», подождал, пока в кабинет набьется побольше учителей, и только потом вошел. Его расчеты не оправдали себя — единственное свободное место оказалось рядом со столом директрисы.
— А вот и наш Карабас пожаловал! — поприветствовала папу Анна Степановна.
Папа выдохнул. Он боялся, что ему придется представляться, и не знал, как это сделать. Ну не говорить же: «Это же я — Виктор Геннадьевич, просто в гриме».
Папа занял пустовавший стул. Учитель физкультуры, сидевший рядом, осклабился и весело подмигнул. В ответ папа кивнул. Физрук был в пиджаке, галстуке, но со свистком на шее.
— Сегодня у нас на пятиминутке присутствует дорогой гость, — торжественно начала Анна Степановна. — Познакомьтесь, наш выпускник — Ростислав Борисович.
Учителя дружно посмотрели на Ростислава Борисовича, расположившегося по правую руку директрисы, прямо напротив папы. Ростислав Борисович, не вставая, раскланялся. Он все так же был в темных очках.
— Все мы помним Ростислава! — продолжила Анна Степановна. — Когда-то он бегал по коридорам нашей школы, а вот теперь стал большим человеком! Работает на телевидении!
— И теперь бегает по коридорам там! — хихикнул папе на ухо учитель физкультуры и ткнул папу кулаком в бок.
— Виктор Геннадьевич… Виктор Геннадьевич!
Папа не сразу понял, что директриса обращается к нему.
— Виктор Геннадьевич, сфотографируйте нам Ростислава Борисовича. У нас есть специальный стенд «Ими гордится школа», — пояснила Анна Степановна гостю. — Вы станете его украшением! Виктор Геннадьевич! Ну что же вы!