Три дня спустя я добрался до Виньо и первым делом услышал новость, которой ждал меньше всего. Сленья умерла.
Когда-то остров был захвачен файандлендцами, но потом наши войска его освободили. Положившись на Соглашение о нейтралитете, мы покинули Виньо, однако файандлендцы снова оккупировали его, нарушив все договоренности. Мы опять отвоевали остров, но теперь, наученные горьким опытом, разместили здесь небольшие гарнизоны. Именно в тот период, когда файандлендцы вторично захватили Виньо, Сленья вернулась домой и вместе с другими гражданскими стала жертвой превратностей войны.
Известие о ее смерти не уменьшило моей одержимости; теперь я хотел убедиться, что Сленья действительно мертва. Два дня я бродил по городу, расспрашивая про нее. Сленью многие знали и помнили, но известия были неутешительны: сиделка Сленья мертва, мертва вне всяких сомнений.
На второй день приступ повторился. Бледные стены домов, буйная тропическая растительность и лужи засохшей грязи обратились кошмаром ложных запахов и расцветок, терзающих слух звуков и отвратительных на ощупь поверхностей. Я целый час простоял на главной улице, уверенный, что Сленью съели и проглотили целиком: дома ломило, словно гниющие челюсти, дорога змеилась, шершавая, будто поверхность языка, тропические цветы и деревья напоминали полупереваренные куски пищи, а морской бриз дышал отвратительным запахом.
Когда приступ закончился, я осушил в баре два больших бокала холодного пива и отправился в гарнизон, где разыскал младшего офицера моего звания.
– Вы будете страдать от нее до конца жизни, – сказал лейтенант.
– От синестезии?
– Вас следует комиссовать. Однажды вы потеряете рассудок…
– Думаете, я не пытался? Командование расщедрилось только на отпуск.
– Вы куда опаснее для себя, чем для врагов.
– Знаю, – согласился я с горечью.
Мы прогуливались по закрытому внутреннему двору крепости, где стоял гарнизон. Духота была страшная, внутрь не проникало ни ветерка. Стены патрулировали молодые солдатики в темно-синих мундирах, медленно ходившие туда-сюда. Они были в полном обмундировании, включая недавно изобретенные газозащитные капюшоны, покрывавшие головы, лица и плечи.
– Я ищу женщину, – сказал я.
– Здесь их хватает. Какую-то особенную или любую?
– Особенную. Она работала сиделкой, а раньше была шлюхой. Местные утверждают, что ее убили.
– Вероятно, они знают, о чем говорят.
– А какие-нибудь документы о жертвах оккупации сохранились?
– Не у нас. Может быть, у гражданских властей. Попробуйте навести справки.
Мы поднялись на одну из башен и теперь смотрели на крыши домов и серебрящиеся под солнцем волны.
– А женщину найдете без труда. Знаете, как их искать? Или возьмите одну из наших. Мы держим в гарнизоне двадцать шлюх. Привлекательные, с медицинскими справками. А от местных держитесь подальше.
– Из-за болезней?
– Отчасти. Нам запрещено с ними встречаться. Впрочем, невелика потеря.
– О чем вы?
– Идет война. В городе полно вражеских лазутчиков.
Я покосился на лейтенанта, отметив неуверенный тон и то, как он прятал глаза.
– Похоже на пропаганду. А как на самом деле?
– Не все ли равно.
Мы прогуливались вокруг форта, и я решил не уходить, пока не добьюсь от него всей правды. Лейтенант рассказывал о своем участии в военной кампании на Архипелаге Грез и о том, как дважды освобождал остров. Он явно ненавидел это место. Твердил об опасности подхватить тропическую инфекцию, укусах громадных насекомых, враждебности местного населения, невыносимо душных днях и влажных ночах. Я делал вид, что слушаю. Затем он упомянул зверства файандленцев во время оккупации.
– Они проводили эксперименты, – рассказывал лейтенант. – Не связанные с синестезией. Что-то другое. Мы так и не узнали, что именно. Лаборатории успели демонтировать.
– Военные?
– Нет, гражданские ученые под присмотром штабных офицеров. Это первое, что они сделали, когда мы высадились. Город был закрыт для военных, а затем мы обнаружили, что там творилась какая-то жуть.
– А что сделали с женщинами?
– Среди местных полно лазутчиков, – ответил лейтенант, и, хотя мы прогуливались под палящим солнцем еще битый час, больше я его не слушал. Когда я уходил из крепости, один из часовых в черном капюшоне потерял сознание из-за жары и рухнул со стены.