В целом, со всеми часовыми мастерами со всей Воскресенки со временем и подружился Наум, крепко отсидевший при Ежове за продажу брильянтов второй воды… В стране второй свежести в том не было ничего удивительного, вот разве только то, что брильянты первой воды делали из мелких неограненных алмазов, а брильянты второй воды из обычного осколочного стекла от молочных бутылок…
И они даже сияли… В брошах и перстнях… Перстеньках и колье… Вот только бросать на пол их, мягко говоря, не больно рекомендовалось…. Но одна, а за ней ещё одна экспрессивные гражданки таки бросили их на пол во время семейных сцен и дедке Науму катарсис их домашних истерик стоил восьми лет сталинских лагерей…
Поскольку навыков приобретать "мицийные" часы и часики от населения Наум всё же не растерял, то ему и доверяли приторговывать реставрированными ходиками на Клавдиевской барахолке, которую в народе именовали толкучкой…
К тому же него стали приглашать на миньон, что особо ценилось в мире поголовного советского атеизма… Каждую пятницу его приглашали торжественно встречать богиню Субботу и остаться на послемолитвенный сидур с уже вошедшими в кровь фронтовыми ста граммами за Всевышнего и Победу….
Толкователи подобного течения новейшего советского иудаизма навряд ли смогут объяснить этот синтез многовековой еврейской Традиции и Советской победы, а я вам без всяких научных проработок скажу, что это было удивительным духовным явлением в жизни людей, которых отторгли от Веры и Города и переселили на выселки…
В этом Городе у самого дедки Наума полувырезали семью в 1905 г. Он редко говорил о том, что практически зарезали только одну сестру, но изнасиловали всех троих, а мать после этого разбил обширный паралич. После него она не оправилась, а отец поступил не самым достойным образом… Он взял с собой самого любимого четвертого сына и бежал с ним в Америку… И затем 50 лет служил в одной из синагог Гарлема…
Выжившие во время погрома сёстры таки погибли в огне Гражданской войны, а три брата разошлись по жизни путями… Младший Вениамин стал чекистом, и его повесили свои же за ноги – головой вниз. От этого он до утра истек кровью. Но при этом таки никто не запачкался….
Дядя Лёва – тот стал ювелиром… Оттуда и произошли брильянты второй воды, которые так крепко изломали судьбу самого деда Наума… Вот отчего к старости он был остепенен званиями советского экс-зэка, кавалером двух солдатских Орденов Славы, простым гальваником и мелким спекулянтом с воскресной толкучки…
Всё это уживалось в нем, оставляя при том место для самого настоящего ребе, почти что цадика, поскольку именно он читал уже не рукописные, а книжно пропечатанные тексты из книги Тора, которую еще в 1898 г. издал в Российской империи незабвенный барон Гинзбург!
Да, именно он на всякий новый Шаббат, как реальный потомок раввина брался за чтение отдельных глав на иврите от Магелат Эстер и до самого последней буквы, которой обычно начинался еврейский Шауот, он же праздник православной Троицы.
После надлежащего чтение глав голос брал в торжественном песнопении сумасшедший Воскресенский кантор… Вы, наверное, уже догадались, что это и был сам Шма Исраэль. Правда, петь он начинал прямо у себя на балконе пятого этажа стандартной кирпичной хрущевки.
В страшном военном прошлом самого Ицхака, обёрнутого в белый Талас с синими полосами, олицетворявшими плодородие Богом обетованной земли, полицаи погнали в колоне обреченных прямёхонько в Бабий яр. Но тут доморощенный кантор запел псалмы самому Всевышнему, резонно полагая, что именно тот, Всевышний непременно его защитит и всю колону остановит у бездны.
Но этого не произошло и вместо защиты от Всевышнего он получил крепки побои от украинских полицаев за то, что нарушил порядок прохождения колонны, бредущей на заклание в Бабий яр по Большой Житомирской улице…
Много позже я побывал в обетованном Иерусалиме, и могу теперь действительно подтвердить, что географически и топографически он действительно похож на славный украинский Житомир. Но обреченные этого так и не узнали… Им досталась только Большая Житомирская, по которой полицаи и начали отвешивать Ицыку тумаки, а он все пел, пел и пел….
К поющему внезапно подошел офицерский чин в фуражке с высокой тульей, на которой красовались череп и кости. Он резко приказал прекратить избиение и освидетельствовал полную человеческую неадекватность синагогального кантора.