Впрочем, мнительный Мускулюс опасался слишком много думать вслух о Серафиме Нексусе, чье место при попущении и доброжелательстве патриарха надеялся однажды занять. А посему, страдая жестокой изжогой, изгнал из головы опасную тему.
Бац!
Ну, это Тьяден. Мечет, умница.
Оба капрала с шестами и Тьяден с корзиной были заблаговременно сглажены колдуном. Верность присяге и воинский долг плюс двойное жалованье с премиальными обрекли героев на злоизвестный «ледяной дом» — ужас ловеласов королевства — сроком на семь сороковин. Пылкие вдовушки на всем долгом пути из Лилля в Ятрицу рыдали ночами в подушки, зная: близок локоть, да честь смолоду! Иначе Мускулюс ручался головой, что никаких новых переплетов Просперо Кольраун, будь он хоть трижды мэтр-секретарь ложи Бранных Магов, не дождется.
Утрата невинности лишала кожу красоток дивных свойств. Да и линька у них прекращалась до восьмидесяти шести лет. А кому нужна шкура дряхлой карги? Ослиный хоз в грубых пупырышках, и тот чаще идет на нужды переплетчиков…
Колдун с наслаждением сглазил бы и себя, во избежание и для пользы дела. Но «ледяной дом» обрекал на астрацию, глухоту к музыке сфер, что простительно для солдата, но для чароплета смерти подобно. Опять же порчу охраны требовалось регулярно поддерживать: «лед» грозил растаять до срока. От близости проклятых девиц на пороге линьки семь сороковин сокращались с ужасающей быстротой. Кусая губы, безнадежно сублимируя девятый вал страстей, Андреа утешался исключительно добродетельными сентенциями.
Сопротивление пороку есть благо, аскет терпел и нам велел, все зло от баб и так далее.
В прошлом — колдун широкого профиля, крайне огорчая учителя отсутствием личных пристрастий или особых, востребованных обществом талантов, шесть лет назад Мускулюс открыл в себе дар малефика. В результате некоего происшествия, о котором он вспоминать не любил, получив по лбу тяжелой глиняной кружкой, и не одной, а несколькими подряд, Андреа сподобился просветления. У него открылся третий, «дурной» глаз. Причем самого замечательного свойства: так называемый «вороний баньши», с правильным прикосом на печной камень, на дверную скобу. Любой маг-вредитель с радостью продался бы Нижней Маме на дюжину рождений, лишь бы в тринадцатый раз родиться с таким чудом. Для Мускулюса это было подарком судьбы. Когда беспутный бродяга валандается по свету, не сумев найти место в жизни, — здесь все понятно. Собаке — собачья жизнь. Но когда колдун с дипломом и амбициями годен лишь оставаться верным слугой учителя…
Короче, счастливый Просперо Кольраун мигом прошел с учеником академический спецкурс малефициума. Настоял на посещениях Зимних Ассамблей по мануальным наговорам; для практики даже пожертвовал часть личной маны в фонд Реттийского Универмага. Далее рекомендовал Андреа своему знакомцу по Клубу Равных, памятному Серафиму Нексусу, — и судьба колдуна решилась.
— Быть тебе моим преемником! — сказал добродушный Серафим.
Он довольно моргнул, когда Мускулюс в ответ не стал сплевывать через левое плечо, в знак доверия к лейб-малефактору. Двоим предыдущим «преемникам» старенький Нексус уже вырвал их грешные языки за хамское неуважение к его возрасту и званию.
А этот, Кольраунов птенчик…
Молодой, видать, да ранний.
— Доброго здоровья, мастер Андреа!
Вопреки ожиданиям, хозяин мастерской не вышел встречать дорогих гостей. И сыновей вперед не послал. В воротах топталась его дочь (младшая, вспомнил Мускулюс), улыбаясь радушно и слегка растерянно. Девушка была миловидная, но хроменькая, топтаться у нее получалось не очень.
Сверху, с крыши кареты, хихикнул пустосмех Тьяден. Впрочем, парень быстро вспомнил о «ледяном доме» — быстрей, чем хотелось бы! — и насупился. В его возрасте двойное жалованье лишь частично скрашивает иные, пусть временные неудобства.
— И вам цветущей прелести, моя госпожа!
— Ой, да что вы… — Щечки хромуши вспыхнули бутонами шиповника. — Зовите меня Цетинкой. Заезжайте во двор, мы для вас уже все приготовили!
Заезжать колдун не торопился.
— Как здоровье мастера Леонарда?
На самый верх забора выбрался кот: огромный, седой. Шерсть зверя стояла дыбом, хвост напоминал турристанскую щутиху, когда та распускается в небе дымным столбом. В янтарных глазах кота читалось презрение. Задрав лапу, он принялся вылизывать себя в укромных местах. Словно по уговору, из-за ног Цетинки сунулся наружу мелкий кобелек и залился пронзительным лаем. Кот вторил сверху басовитым урчанием. Окрас у кобелька был радужный, с изрядной прозеленью на хребте.