Еще совсем недавно я полжизни бы отдала, чтобы вот так выйти на балкон под луну и посмотреть на крыши и деревья вокруг! Нет, мне не верилось, что все происходит в действительности. Все было слишком сказочно. С этими мыслями я вдохнула пахучий майский ветерок, ясно понимая, что все это мне только снится.
Мне париться еще пять лет. На досрочку рассчитывать не приходится из-за неуживчивого характера и регулярных отсидок в шизо. Пять долгих лет мне слушать ночной шум барака, и мастурбировать под лай собак на запретке, страшиться неожиданных шмонов и ждать отоварки в ларьке. А днем мечтать под стрекот швейной машинки о письмах от вероятных заочников, которые лично мне почему-то никогда не отвечали. Даже не видя моего фото. А по вечерам пялиться на мыльные сериалы по ящику в комнате отдыха и чифирить с якобы подругами. Которые легко сдавали за одну заварку. А за то царапать их единственные сокровища – вывески, которой у меня никогда не было. Вот моя настоящая жизнь!
А может у меня крыша съехала, и теперь меня глючит вовсю? Так размышляла я, стоя на балконе "сказочного замка сказочного принца". Потом всплыли вчерашние подозрения по поводу отъема органов. В конце концов, я ведь не знаю своего отца, не знаю, что за ДНК во мне, у кого они, мои органы, могут прижиться…
14. Виола
До пяти лет она не говорила. Нет, как будто и говорила что-то своим куклам, но это было понятно лишь ей самой. И, может быть, куклам. А их у маленькой Виолетты было немало. Отец Иван, еще молодым приехавший из Белоруссии, был известный в Бологое гробовщик. По улицам он ходил в черном костюме с галстуком и шляпой, в которую выливал по полфлакона "Тройного", в то время как остальная "гопота" шастала, в чем придется. В Кривом переулке у него была столярка, принадлежащая, конечно же, Городскому Коммунальному Хозяйству, ведь то были еще советские времена. Но пользовался он этим помещением со всеми инструментами и станками по собственному усмотрению. И деньги народ платил ему лично. Хотя что-то перепадало и Начальнику, разумеется, и на налоги с различными откатами государству. Доченьку свою он очень любил, хотя мечтал, конечно, о сыне, которому можно было бы передать свое ремесло с инструментами по наследству. Маленькая Виола у него в мастерской порой и засыпала в стружках, а ему потом приходилось ее искать.
И первое слово, ею сказанное в пять лет, было не "мама", как у всех, а "ПАПА!" И случилось это, когда Иван, как обычно перебравший с субботним вермутом, по тому же обычаю принялся колотить маму. Неизвестно почему, но он делал это всегда, то ли ревнуя, то ли сердясь за что-то иное. А может быть, просто негодуя на жизнь, которая у него была совсем не сахар. Дело в том, что ему от Хозяйства, когда он женился, за городом был выделен участок под строительство. А также и лес. Но деревья были в чаще, километрах в пяти от начатого сруба, а на транспорт у тогда еще никому не известного столяра денег не было. И каждый день после работы он шел туда (жилье они тогда еще снимали) и приносил на плече бревно. Иногда успевал принести два, а то и три. Строил он один, изредка лишь привлекая супругу, которая уже имела огромный живот. Дом строился почти два года, столько же его Нюся была беременна. Беда в том, что первая девочка родилась нежизнеспособной. Как потом сказали из-за несовместимости партизанской белорусской крови с бологовской, вернее даже с огрызовской купеческой. Нюся его была из старинного купеческого рода, раскулаченного, разумеется, Революцией. Хотя в Бологое всегда правили торгаши и спекулянты независимо от флага над зданием Администрации. Как теперь торгаши и спекулянты правят великой некогда страной. Младенца внесли в дом, как другие вносят кошку. Но и это еще не все. Беда в том, что Иван был столяр, и решил, что и в печном строительстве нет ничего особенного – натаскал б.у. кирпича от городской котельной, замочил глину и слепил нечто на свой вкус и цвет. Через год, когда древесина стен, пола и потолка просохли, а печь окончательно расползлась, они вновь лишились жилья. Хорошо еще успели девочку вытащить из огня! В глубине души Иван догадывался, что стало причиной пожара, но, как большинство мастеров своего дела, был уперт до безумия. Следующий сруб он смастерил уже за год. Но и он сгорел через восемь месяцев. Опять же из-за рассыпающейся печи. Поговаривали, что именно из-за этих жутких зрелищ девочка не смогла начать говорить в срок, как у всех.
Росла она худеньким, болезненным ребенком с белейшими, как первый снег, прямыми волосами по пояс, ела только суп из кильки в томате, манную кашу с черничным вареньем да пряники с молоком на ночь. И больше ничего. Однажды, когда родители по настоянию местного фельдшера решили втиснуть в нее ложку рыбьего жира, маленькая Виолетта шустро забралась под родительскую кровать и не вылезала оттуда до позднего вечера, рыдая взахлеб.