– Но в какой-нибудь Лапонии неба почти то же, что и в Париже, – голубое, чуть светлее, чуть темнее, но то же небо.
Не поднимай голову, влюбленным вовсе не следует смотреть вверх. Я говорю тебе все это, потому что знаю, что такое боль, она оседает на твои согнутые плечи, на повешенный нос, на волочащуюся походку. Она здесь, эта шлюха, ввинтившаяся в твое тело мыслителя, который не в состоянии мыслить достаточно ясно, чтобы отбросить ее, в тело, пораженное страданием, так как частицы этой женщины, причинившей тебе боль, все еще здесь. Мне ведомы пути любовного страдания, я тоже хаживала ими и могу объяснить тебе: это вечный маршрут, каждый полагает его единственным и неповторимым, но на самом деле он ужасающе банален. Все познают одни и те же чувства, ту же фрустрацию, тот же бунт: Курбе, Оскар Уайльд, Клод Франсуа, квартет «Битлз», торговец из овощной лавочки. У всех одно и то же! Впрочем, страдание ведет лишь к бегству от людей, быть может это путь к литературе.
– Уже неплохо.
– Чушь! Когда-нибудь морщины станут воспоминанием, а боль – жизненным опытом. Самое скверное во всех этих историях то, что ни опыт (я сужу по себе), ни понимание (это о тебе) не препятствуют появлению новых ожогов, и все начинается сначала. Так, может, стоит объединиться?
– Ты что, снова тонешь?
– Быть может... Я обедала у снобов в Ламорлэ и встретила там одного профессора, это врач по прозвищу Бог, вот он-то, я чувствую, способен заставить меня страдать; меня интригует эта странная тяга к тому, что может причинить страдание. С тех пор как мы встретились, во мне появилось нечто странное. Смотри, как я вырядилась, пожалуй, для меня это плохой признак.
– И правда, никогда не видал тебя в таком прикиде, это что – что-то вроде леггинсов?
– Да не вроде, именно леггинсы, так и есть.
– Выглядит непринужденно!
– Браво! А ты не безнадежен, мог бы писать для журнала «Мадам Фигаро».
– Издеваешься?
- Нет, я хочу помочь тебе выиграть время, объяснить все вкратце, потому что ни в одной из твоих книг этого нет, ведь правда же? Иначе это отнимет у тебя три года – обычно таков контракт.
– Три года?
– Да, именно три! Я приняла это решение, когда увидела, как ты едва тащишься со своим свисающим с шеи шарфом. Все началось двадцать четвертого декабря, тогда вам пришлось расстаться. С тех пор я поняла, что с каждым днем ты выглядишь все хуже, однажды вечером ты возвращался уж не знаю из какого мысленного путешествия, и мы вместе поднимались в лифте, ты даже не придержал передо мной дверь, и мне здорово досталось, а ты даже ухом не повел, настолько погрузился в свои мысли. Несколько дней я поджидала тебя с пакетом для мусора цвета морской волны у Гренадинских островов, я пыталась инсценировать случайную встречу и, быть может, чуть-чуть поддержать тебя. Но с тех пор как я познакомилась с Богом, мне вряд ли удастся оказать тебе поддержку.
– Жаль.
– Давай без ложной галантности – ничего тебе не жаль. Если однажды ночью я приду тебе на помощь, то только потому, что такая уж у меня натура, но это не значит, что я тебя полюблю. Как ты думаешь, может, нам стоит подружиться? Я бы гордилась, что у меня есть друг философ.
– Ты напомнила мне о Маленьком Принце, приручившем Лиса. Может ли мужчина приручить женщину, не укротив ее?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Это вопрос вопросов: могут ли мужчина и женщина стать друзьями, если они никогда не были любовниками?
– Давай утвердим дружбу между мужчиной и женщиной, скрепленную сном! Мы не занимались с тобой любовью, твое сердце занято, мое – тянется к другому, это ни с чем не согласуется, ну и ладно, попробуем спать вместе. Разве сон в каком-то смысле не является чем-то еще более интимным, чем любовь?
– Мне очень хочется спать с тобой.
– Но я буду спать в леггинсах.
– А мне придется в футболке и кальсонах, обычно я сплю голышом, и пижамы у меня нет.
– Будем держаться вместе. В конце концов ты не станешь незнакомцем номер десять, и так даже лучше.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Объясню завтра утром. А тем временем я научу тебя, как нужно спать с девушкой. Умеешь?
– Нужно взять ее за руку?
- Ничего подобного. Придвинься к моей спине так, чтобы низ живота прижался к моим ягодицам, просунь одну ногу у меня между ног, а другую закинь мне на бедро. Кажется, что это сложновато, но на деле вовсе нет, наоборот, это очень естественно и удобно. Обними меня за талию, а теперь можешь взять меня за руку... Видишь, похоже на медленный танец, только наизнанку, декаданс, Серж Гинзбур и компания. Ну вот! Вскоре ты не сможешь засыпать в другой позе... Мне хочется помочь тебе, пока ты не встретил женщину твоих ночей. Для философа ты довольно удобный, податливый... Я думала, что в постели они более чопорные. Вот так, не сжимай так сильно. Погаси лампу. Спокойной ночи.
Пробуждение в стиле «трэш»
Я оказалась права, сон сжигает этапы. После того как мы проспали всю ночь, так и не став новыми любовниками, нас с философом можно было принять за старых друзей.
За столом, усыпанным хлебными крошками и листами 80-граммовой бумаги для принтера, мы честно поделили пакетик зеленого чая, разлив его в металлические китайские пиалы, расписанные драконами, и остатки бисквитов – они малость зачерствели, но стоило обмакнуть их в чай, и они размягчались, будто только что купленные. Он счел, что утром, без макияжа, я куда симпатичнее. Мой философ явно не разделял пристрастия Бодлера к накрашенным женщинам.
Насколько я заметила, мой сосед говорит о покойных писателях так, словно они живы и являются его друзьями. Его послушать, так Флобер и Стендаль ужинали у него накануне. Он принялся описывать их творения словами, которых я не понимала; в отместку я сообщила ему, что он был «трэш», а он не въехал: все-таки существуют слова, которые ему не знакомы, простые, даже общеизвестные слова, а он их отбросил, тоже мне, философ!
Некоторые из тех книг, о которых он говорил, я прочла: Джулиан Барнс, Бодлер, – этого оказалось достаточно, чтобы поразить его. Он же и понятия не имел о том, что интересовало меня.
Он не знал ни Эминема, ни «Москино», путал Тома Форда и Тома Джонса, Жан-Поля Готье с Жан-Ноэлем Галтье, чья парикмахерская находится на первом этаже нашего дома. Почему же на этой планете его мир пользуется большим уважением, чем мой?
Я уложила ему волосы руками, без расчески, нанеся на корни гель для волос, а затем растрепав их. Результат, надо признаться, получился довольно спорный, но он не сетовал.
Я засунула подальше его красный шарф и бритву.
Порой достаточно сущей малости, для того чтобы похорошеть. Ему недоставало костюма.
Я вновь завела речь о Иоши Ямамото, но ему это ровным счетом ни о чем не говорило, но чтобы сравнять счет, он назвал Ясуши, Ариеси Савако, Танидзаки Дзюнъитиро и Кэндзабуро Оэ (кажется, это не кутюрье!). Тогда я запулила Хана Мори, Кензо, Иссэ Мияке, Comme des Gargons, и мы были квиты. Философ, занимавшийся еще и социологией, зауважал меня.
Что касается шлепанцев, то я посоветовала не выбрасывать их: если разразится катастрофа, они могут снова войти в моду, после катастроф это случается.
Наплевав на возможную катастрофу, мы дружно сполоснули металлические пиалы. Этот философ вовсе не был мачо, хотя мой опыт подсказывал мне, что никогда не следует судить о мужчинах по первой встрече: тогда они горазды и на чашки, и на ласки; потом, по логике вещей, они заменяют напряжение на сжатие. И с большим запозданием принимаются за посуду. Вот почему мне так нравятся начала: не к чему придраться.
Он просил меня вновь остаться с ним на ночь, но я рассудила, что он живет слишком близко и здесь кроется определенный риск. Сон, как и любовь, не должен превращаться в привычку; к тому же при пробуждении я ощутила, что низ его живота отнюдь не расслаблен, а я так и не поняла, какой именно потребности соответствует у мужчин это утреннее напряжение мышц: связано ли это с любовью или с необходимостью помочиться. Никогда не осмеливалась спросить. Ну так вот, в ожидании соответствующей информации предпочитаю спать у себя.